Отправлено: 11.04.09 23:24. Заголовок: Литература. Об Индии

 Отправлено: 11.04.09 23:24. Заголовок: В. Астафьев Индия. Е..

В. Астафьев
Индия. Евгению Носову


Однажды в городе Канавинске, где родилась и жила Саша Краюшкина, случился пожар. Сгорел самый большой магазин города, с новым, только еще входившим в обиход наименованием «Универмаг».
Четыре дня милиционеры никого не допускали на пожарище, кроме городского следователя и вызванного из области человека — прокурора по особо важным делам, как утверждали канавинцы. После четвертого дня в ночь прошел дождь и смыл с пожарища серый прах, сажу, обнажив черные, баней пахнущие головни.
От места, где был канавинский универмаг, повеяло холодом, древностью, тленом, и у всех зевак разом пропал к нему интерес. Милиция перестала остерегать пожарище, следователь и прокурор по особо важным делам заперлись в кабинете — думать, почему произошло такое бедствие в городе Канавинске: злодейский был тут умысел или просто так загорелось?..
А на пожарище, как только исчезли городские зеваки и порядок соблюдающие милиционеры, грачиной стаей слетелись канавинские ребятишки.
Они рылись в темных, таинственных руинах упоительно, со страстью, вынимая из богатых недр сгинувшего универмага разное добро: то висячий замок без ключа, то конек-снегурочку, то скобу дверную, то какую-нибудь вещь, до неузнаваемости преображенную огненной стихией. Тогда все ребятишки сходились в кучу и разнобойно гадали — что это за вещь и каково было ее назначение при жизни? Согласие не всегда сопутствовало ребятам, и они разрешали спор и уточняли истину древним человеческим способом, иначе говоря — дракой.
С каждым днем ребятишек на пожарище прибавлялось и прибавлялось, а добро, скрытое в темных, глухих недрах, убавлялось. Добытие его делалось все более увлекательным и азартным. Барачные ребята, привычные к табунности больше, чем дети из индивидуальных домов, объединялись в самостихийные артели и работу вели сообща. И надо заметить: коллективам чаще сопутствовал фарт, нежели старателям- одиночкам. Так, одна артель, сплошь состоящая из братьев Краюшкиных, раскопала полупудовый ком спаявшихся шоколадных конфет. Никто не возьмется описывать чувства, охватившие тружеников-ребят при виде такого редкостного самородка.
Эта находка удвоила и утроила силы и устремления ребят к дальнейшему труду и поиску.
Из девчонок на раскопки ни одна не допускалась. Лишь Саше Крюшкиной дано было молчаливое согласие копаться в отдалении, в уголке пожарища, безо всяких, конечно, надежд на успех. Такая льгота выпала Саше по той простой причине, что на пожарище копались пятеро ее братьев, парней задиристых, решительных и очень привязанных к единственной своей сестренке. Она всегда и везде была с ними, умела хранить любую тайну и так влилась в мальчишеский коллектив, что кинуть ее одну было для братьев уже немыслимо, да еще к тому же в таком увлекательном и серьезном мероприятии, как раскопки пожарища.
Саша всегда понимала свое положение в этом мире, неукоснительно соблюдала требования братьев — мужчин, и, коли ей отвели место для раскопок в отдалении и одиночестве, она там и копалась, не нарушая дистанции.
За время раскопок Саша нашла лишь одну пуговицу, которая немалыми стараниями была приведена в блестящий вид, и на ней обнаружилась звезда. Саша и такую находку посчитала удачей, ведь как-никак район ее раскопок был в стороне. А находкам и успехам братьев она не уставала радоваться. Братья принесли из дому лопаты, вели поиск с размахом и основательностью. В свой сарай братья Краюшкины снесли уже немало ценных предметов, в том числе и железную кровать, сложенную спинка к спинке.
Кстати, ком шоколадных конфет братья разделили меж старателями по совести. Они отсекли лопатой одну половину и отдали ее мальчишкам, жаждущим своего фарта на руинах. Другую половину конфетного самородка отнесли домой, и вся семья Краюшкиных в течение нескольких дней питалась конфетами, употребляя их вприкуску с хлебом. В трудовой семье Краюшкиных до этого случая никогда шоколадных конфет не бывало, и потому отец и мать похвалили своих удачливых ребят, но просили старших, уже учившихся в школе, не забывать об уроках и по возможности меньше рвать и пачкать одежонку.
Проходили дни, недели. Прошел месяц — и поредела армия искателей. Они докопались до грунта, перевернули головни, кирпичи, золу, они истощили залежи настолько, что утратили к работе интерес. Редко-редко печальные руины погибшего универмага, взявшиеся по краям травою, оглашались теперь победными воплями.
Смолкли голоса мальчишек на пепелище, затухали разговоры среди взрослых, стиралось в памяти событие, взволновавшее канавинцев. Такая скоротечность в памяти жителей города объяснялась тем, что взамен сгоревшего универмага началось сооружение нового и — канавинцы не без оснований утверждали — куда более мощного. Он воздвигался из кирпичей, с тремя квадратными колоннами у входа и смахивал на Дворец культуры.
Братья Краюшкины последними отрешились от поисков. Пожарище посещали они теперь изредка и не с корыстной целью, а чтобы поиграть в сыщиков-разбойников. Но Саша никак не могла отвыкнуть от печального места и еще нет-нет да и приходила сюда, и не столько уж покопаться, сколько послушать тишину с истаивающим в ней горьковато-угарным запахом головней, с шорохом осыпающихся комочков земли, семян лебеды, полыни и подземельным мышиным писком.
Жизнь не угасла совсем, она только скрылась в руинах и медленно пробуждалась от душного угарного сна. Слушала девочка эту осторожно просыпающуюся жизнь и щемливо думала о чем-то своем, печалилась, прижавшись за черным бревном. Иногда даже слезы закипали в тихой, сжавшейся от горя душе девочки, и ей казалось тогда, будто внутри ее, как на живом дереве, вырастают иголки и по ним сползают тянучие капельки смолы.
Домой Саша возвращалась притихшая, усталая, и все в содомном, шумном краюшкинском жилье поражались ее возрастающей доброте и покладистости и без того мягкого характера.
Пепелище между тем все гуще и гуще зарастало беленою, жалицей, лопухом, и две розовые ракеты кипрея — вечного спутника пожарищ — запоздало взлетели над ним. В бурьян и густой чертополох, сорящий шишками и пухом, начали ходить собаки, кошки и козы, настырные городские козы с шаманьими глазами.
Осенью, когда уж совсем заглушило бурьяном-саморостом бугор, где прежде стоял универмаг, появился трактор, смял растительность, начал выворачивать и растаскивать обгоревшие бревна петлею стального троса, обнажая голеньких мышат и вяло из вивающихся ящерок, упрятавшихся на зиму в сухие головни.
Саша помчалась к пожарищу и, как только прибежала к нему, сразу увидела под одним вывороченным бревном присыпанное землею старое птичье гнездышко, а рядом с ним что-то в бумажной обертке. Саша соскочила в ямку, схватила сверточек и хотела уж по-мальчишески закричать: «Чур на одного!», но не закричала, а застыла с открытым от дива ртом.
С блестящей, хрусткой, чудом сохранившейся обертки смотрел на Сашу синеглазый красавец в желтой чалме и в красном плаще. А за его спиною зеленели развесистыми ветвями желтоствольные пальмы, и меж ними куда-то крался желтый усатый тигр, похожий на краюшкинского домашнего кота Мураша.
— Индия! — прошептала девочка, глядя на картинку, и понюхала сверток. От него дохнуло на Сашу таким ароматом, такой запашистою струёй ударило в нос, что девочка задохнулась даже. Прижала Саша сверток к груди, зажмурилась от восторга и, теперь уже совершенно уверенная, что так вот только и должны пахнуть дальние, загадочные страны, повторила: — Индия! — И со всех ног бросилась, домой, еще от ворот крича: — Мама! Папа! Ребята! Я Индию нашла!..
В сахаристо-белой обертке оказалась горбушка туалетного, малинового цвета, мыла. Это мыло Сашина мать заперла в сундук и выдавала его ребятам умываться только по праздникам и во время школьных экзаменов.
Обертку от мыла Саша взяла себе, и не знала она приятнее занятия, чем разглядывать картинку с принцем, пальмами и тигром. И всякий раз девочка находила на картинке этой что-нибудь новое: то звезду на чалме принца, то птичку или орех в ветвях пальмы. Когда все предметы на картинке уже были отысканы и изучены, и даже буквы запомнились по их форме, и девочка, еще не зная азбуки, бойко читала: «МЭЫЛЫО», она начала придумывать и воображать те предметы, те деревья, тех птиц и зверей, какие могли, по ее разумению, обитать в сказочной стране Индии.
Саша никогда потом не могла вспомнить, почему именно Индия воображалась ей при виде картинки от мыла. Может быть, она слышала об этой стране что-нибудь от старших братьев, иногда читавших книжки вслух; может, запало в память увиденное в кино, куда ее брали с собою раза два братья же; а может, приснилось девочке, склонной к задумчивости, что-нибудь сказочное со словом Индия.
Саша подросла, стала учиться в школе, и как-то по географии, а затем и по истории стали проходить в классе Индию. Но странное дело — учебниковая Индия, о которой она вынуждена была слушать и рассказывать на уроках, нисколь не волновала Сашу и никакого касательства как будто не имела к той расчудесной стране, какую девочка открыла для себя и с любовью хранила в душе.
После седьмого класса родители Краюшкины устроили Сашу ученицей в городской узел связи. Братья принесли из сарая заржавевшую кровать, найденную ими на пожарище, и поставили ее в угол средней, большой комнаты. Кровать сама по себе не стояла, поэтому братья связали ее медной проволокой, ровно больного человека бинтами, отец покрасил кровать голубой краской, наведя на спинках белые полоски, будто на шлагбауме. Саша прибила над кроватью коврик, сделанный ею же из ромбиков, обтянутых разноцветными тряпочками; заправила аккуратно, даже чуть кокетливо постель байковым одеялом и простыней с кружевной прошвой; над изголовьем прикрепила гвоздиками картинку — Индию — и стала жить дальше.
Через какое-то время Сашу из учениц перевели в телефонистки, она стала приносить домой зарплату, и сразу объявились в ней солидность и строгость самостоятельного человека. Старший брат Саши, работавший на прокатном стане, один раз узнал ее голос в телефонной трубке и сдуру обрадованно закричал: «Але! Шурка!» Саша оборвала его, отчетливо и строго заявив: «Никакой тут Шурки нет! Пятый слушает!»
К празднику Первого мая Саша сделала в парикмахерской завивку, и братья поначалу даже не узнавали свою сестренку, всегда подстриженную под мальчишку, с прямой светлой челкой. Они подтрунивали над нею, но вместе с тем прониклись какой-то, самим им непонятной почтительностью к Саше, и отношения у них сделались несколько отчужденными.
А тут обнаружилось еще одно немаловажное обстоятельство: за Сашей начал ухаживать техник из районного узла связи. Человек при форме, начитанный и культурный. Мать взялась стежить двуспальное одеяло, сатиновое, с шелковым верхом, а Саша в неурочное время строчила оконные шторы, сшила себе два новых платья: одно с желтыми цветами, другое темно-голубое, все это убрала в чемодан, недавно приобретенный в новом канавинском универмаге с колоннами.
Парни догадались, что Саша теперь не долгий житель в краюшкинской большой избе, что уведет ее техник-связист в другую какую-то жизнь, но до конца не могли поверить в это и представить сестренку в другом дому не умели. У них было такое ощущение, будто их обирают среди бела дня и они ничего не могут предпринять в защиту себя. Чувство обиды и беспомощности своей братья маскировали разными колкими шутками и намеками, чем приводили Сашу в большое смущение и конфуз.
Но мать не успела достежить красивое одеяло, и Саша не вышла замуж. Летом грянула война с фашизмом, и сразу же трое старших братьев Саши, а вскорости и техник-связист ушли на фронт — сражаться с врагом нашей земли.
Война была большая, долгая и кровопролитная. Много людей требовалось на фронт, и через год после начала войны мобилизована была на позиции и Саша.
Два младших брата Саши также покинули родной дом следом за старшими братьями и сражались: один — танкистом, другой — в зенитчиках. Саша уходила из дому последней. В растерянно-притихшем просторном доме оставались только мать и отец. Понимая, как тяжело жить в таком пустоуглом, немом доме, Саша посоветовала отцу с матерью пустить на квартиру семейных эвакуированных, чтоб не заела их до смерти кручина.
На войне Сашу заставили работать по специальности — связисткой. Она хорошо работала и всегда старалась выполнять быстро распоряжения командиров и старших начальников. Когда обрывалась связь, Саша переживала, может быть, больше, чем командир артиллерийской батареи, в которой она воевала. За хорошую боевую работу и многократное исправление связи под огнем Саше выдали две медали и обещали орден.
Саша была невеликого ростика, проворна и сноровиста в деле, снова стриглась она под мальчишку, ходила в гимнастерке и брюках, считая, что при боевой работе и при множестве мужских глаз брюки как-то ловчее и удобнее, чем юбка.
Техника из районного узла связи — жениха Саши — тем временем убили на фронте, и одного Сашиного брата тоже убили, а двое из трех первых братьев пропали без вести еще в начале войны и, верно, мыкали горе в плену.
И без того задумчивая и несловоохотливая, девушка от печальных вестей, и от тяжелой фронтовой жизни сделалась вовсе молчаливой, суровой даже, и решительно осаживала военных парней, если они пытались разговорить ее, проник нуть в сокровенные девичьи думы и поухаживать за нею. Лишь иногда, в редкие минуты фронтовых передышек, командир батареи замечал мягкое выражение на лице строгой связистки и в задумчивых глазах ее — теплую и долгую улыбку, и казалось ему: не на передовой, не на позициях была в то время девушка, а где-то далеко-далеко. Комбат один раз осторожно полюбопытствовал у связистки, которую он по-отцовски нежно любил и жалел: чему это она улыбается и о чем мечтает?
— Я, товарищ капитан, Алексей Васильевич, думаю об Индии, — охотно отозвалась девушка.
Ответом этим привела она в замешательство комбата и чуть даже испугала его. Расспрашивать Сашу комбат больше ни о чем не решился, а посоветовал ей подмениться и выспаться как следует.
Шли тяжелые зимние бои под Винницей, мало людей и пушек осталось в батарее, где трудилась связисткою Саша. Но все равно батарея билась с врагом, крушила его снарядами, и все равно связь артиллеристам нужна была днем и ночью.
В один из боевых дней, уже под вечер, фашисты произвели артналет по наблюдательному пункту Сашиной батареи, и осколком перебило связь. Саша вышла на линию, проложенную вдоль единственной улочки украинского хутора, разбитого войною и погребенного снегом. Линия вся была под сугробами, потому что на земле мела буря и шибко крутило снегом везде и всюду.
Утопая по грудь в сугробах, Саша выдергивала провод наверх и так постепенно дошла до порыва. Один конец провода Саша повесила на сломанное у дороги дерево и стала думать — как найти второй? Она уже была опытная связистка и всегда примечала места, где прокладывалась линия связи. Она принялась копаться руками и ногами в сугробе у пошатнувшего- ся тына и зацепила валенком второй конец провода. Однако соединить разрыв никак не могла. Снегом сдавило линию, и провода не стягивались, не хватало у Саши сил подтянуть один конец к другому, а запасного провода она в спешке не взяла с собою. Артналет был близкий, и Саша выскочила из блиндажа налегке, в одной шинели, с одним только телефонным аппаратом. Телогрейка с потайным карманчиком, где были фотография техника-связиста, родительские письма и красноармейская книжка, тоже остались в блиндаже.
Девушку продувало насквозь, и она корила себя за то, что так вот легкомысленно выбежала на линию, надеясь скоро сделать нужную работу. Но все же она обмозговала обстановку и нашла выход из создавшегося положения. Попрыгала Саша сначала на одной ноге, потом на другой, погрела самое себя, подула на руки и принялась отдирать от повалившегося огородного тына кусок колючей проволоки, прибитой к носкам штакетника еще в мирное время, должно быть от воров.
Пока она вставляла кусок колючей проволоки в разрыв телефонной линии, по хутору стали сильно бить фашистские минометы. И одним разрывом подхватило Сашу, подбросило вместе со снежным сугробом вверх. Потом ее уронило наземь и ровно бы ударило животом обо что-то острое. Саша попыталась выпростаться из-под снега, но мины еще падали вокруг, и разрывами закапывало девушку глубже и глубже. Она барахталась в снегу, однако сил ее никак не хватало раскопать самое себя, и Саша стихла, унялась, сделалось ей тепло, покойно, и боль в животе как будто остановилась.
Девушку потянуло в зевоту и н сон.
И сразу же, как только закрылись Сашины глаза, она увидела черный от копоти дом за железнодорожной линией на склоне уральской горы, голубую кровать с белыми, как у шлагбаума, полосками, а над изголовьем, на беленных известкою, тесаных бревнах — страну Индию.
Голубыми глазами глядел на нее из сумрачного уголка симпатичный и родной до последней кровиночки принц в красивом плаще и желтой чалме, на которой ослепляюще остро светилась алмазная звезда. Пальмы качали ветвями за спиной принца, и от пальм приятным холодком опахивало бедро Саши, где разгоралась пригоршня углей и огонь подбирался к сердцу. Зашлось в частом, напряженном бое сердце и вот-вот могло лопнуть от непосильной жары и работы...
По разбитому хутору медленно ехал в повозке старый солдат. Ехал он, ехал и увидел на дороге припорошенную снегом солдатскую шапку. «Раз есть шапка солдатская, значит, и боец-красноармеец должен тут где-то быть», — рассудил повозочный. Он остановил лошадь и начал озираться по сторонам и ничего не обнаружил. Только над сугробом, на частоколине тына, висел телефонный аппарат в деревянном сундучке, почему-то присоединенный к колючей проволоке, и трубка его болталась по ветру. «Раз есть телефон, значит, и боец-связист где-то здесь», — решил старый солдат и принялся копаться в сугробе.
— Ах ты, милая ты моя! — дрогнул голосом старый солдат, раскопав в снегу девушку. Теплой ладонью вытер он с лица ее снег и надел на беловолосую стомленную голову девушки красноармейскую шапку. После этого солдат бережно поднял девушку на руки и снес в свою повозку, набитую соломой. Здесь он осмотрел связистку попристальней и на животе ее, под шинелью, нашел большую рану, сочащуюся кровью. Солдат приступил к делу первой необходимости — начал перевязывать рану своим единственным пакетом, наговаривая при этом для утешения:
— Ничего, ничего, сейчас я тебе первую помощь окажу, а после и в санроту доставлю, не бойся, не брошу. Откудова будешь-то?.. Молчишь? Ну, помолчи, помолчи, сохрани силу. Понадобится еще... К свадьбе понадобится. До свадьбы зажить должно, непременно зажить...
То ли от голоса солдата, от холода ли, девушка па минуту пришла в сознание и сразу схватила расстегнутые брюки-галифе и стала слабо отбиваться, отталкивать мужицкую руку от нагого и живого еще девичьего тела.
Солдат сломал слабое сопротивление девушки, не прекращая при этом перевязки и толкуя убедительно, что он, слава те господи, уже двух дочерей определил, замуж выдал за хороших людей в городе Барнауле, и потому не может он смотреть на девичье тело иначе как отец и никаких крайних умыслов и скоромностей иметь по отношению к ней тоже не может, тем более при таком бедственном и кровавом случае.
Закончив перевязку, запасливый старый солдат влил из своей фляжки глоток воды в жарко и прерывисто дышащий рот девушки и отвернулся на секунду, вытирая снег рукавицею с волосатого лица.
— Таких-то вот... Таких-то зачем же?.. — сказал он в бушующий снежной бурею мир, сморгнул с затяжелевших ресниц мокро и высморкался в жесткую полу шинели. После всего этого старый солдат загородился от ветра, изладил непослушными пальцами цигарку в полдивизионную газету величиной, высек огня, закурил и тронул свою лошадь, тоже старую и унылую.
Все так же мело, завевало кругом, было убродисто, и лошадь тащилась по рыхлому снегу неходко. Снежную муть и тучи наискось прошивало строчками трассирующих пуль, и с припоздалостью слышался торопливый, нервный стук пулеметов. Время от времени ахали то далеко, то близко разрывы, где-то надрывно, по-звериному рычал буксующий танк, заунывно дребезжали и пели порезанные провода на пошатнувшихся телеграфных столбах.
Война не утихала даже в такие часы, когда, по земным законам мирного времени, утихало и пряталось все живое и всякий путник, застигнутый в поле, в лесу ли, спешил скорее на огонь, ближе к жилью, к человеку. И скотина, хоть конь, хоть корова, стояла в парном хлеве и умиротворенно дремала, думая свои лошадиные или коровьи думы.
Раненая девушка что-то забормотала. Повозочный очнулся от глубокой задумчивости, почмокал губами, высасывая дымок из мокрой, притухшей цигарки, придержал лошадь. Обернувшись, он увидел, удивленный, что у девушки открылись глаза и она, улыбаясь, глядит мимо пего, мимо этой снежной дуроверти. Солдат наклонился ухом к девушке.
— Здравствуй, Индия! Здравствуй...
Кому еще говорила девушка: «Здравствуй!» — солдат уже не разобрал, голос ee отошел, закатился вовнутрь, и только протяжный и облегченный вздох достиг слуха старого солдата.
Он стянул со стриженой головы шапку и понуро стоял какое-то время возле повозки, скорбно наблюдая, как засыпает снегом глаза девушки, остановившиеся на каком-то, ей лишь ведомом радостном видении.
Возле дороги были свежевыкопанные щели. В одну из них старый солдат опустил тело девушки. Он прикрыл ее вместе с лицом шинелью и закопал землею, смешанной со снегом.
В ближнем палисаднике качались на ветру дудки каких-то цветов и сникший до снега черномордый подсолнух. Повозочный побрел по сугробу в палисадник, намял семян цветов и вышелушил горсть подсолнечника. Все это семя он широким взмахом сеятеля раскинул по уже подернутому белой пленкой бугорку, чтоб не затерялась могила девушки в большом, охваченном войной мире, и уехал по своим военным делам в беснующийся снежной заметью вечер.
Зимою же война продвинулась из этих мест дальше, на запад, а летом возле дороги на солдатском окопчике взошли цветы мальвы и желтоухие, тощие подсолнухи.
Если ныне случается редким заезжим людям бывать в этом украинском хуторе и если они поинтересуются, кто покоится при тихой сельской дороге, хуторяне отвечают: солдат по фамилии Индия.
Фамилию эту странную хуторянам сказывал повозочный, что доставлял к передовой боеприпасы на старой лошади зимою сорок второго года.

 Отправлено: 12.04.09 00:18. Заголовок: Чакрабортьева пишет:..

Чакрабортьева пишет:

цитата:

— Здравствуй, Индия! Здравствуй...

я реву....

 Отправлено: 12.04.09 00:26. Заголовок: http://jpe.ru/gif/s..

очень трогательный рассказ. Спасибо

 Отправлено: 13.04.09 12:29. Заголовок: И я разревелась...

И я разревелась.

 Отправлено: 18.07.09 20:26. Заголовок: Классическое индийск..

Классическое индийское произведение.

ХАРИБХАДРА
Повесть о плутах

ВСТУПЛЕНИЕ

Есть в стране индийской, в земле Аванти, город радостный и цветущий, ни в какой мере грехами не оскверненный, граду небесному подобный. Называется тот город Удджайини, и посетить его достойно всяческой похвалы. В северной его части есть богатый сад, полный, как девственный лес пальм фиговых и пальмировых, деревьев манговых и всяких других. Чудится, будто все они под ветром пляшут, ибо он колеблет их ветви и развевает свисающие с них гирлянды цветов. И полон этот сад разнообразных плодов, чарующих видом и достойных того, чтобы их отведать

Случилось однажды так, что в том саду собралось великое множество шельмецов, пройдох, плутов и прочих отменнейших мастеров подобного рода И кого только не надували они притворством своим, умильно жалостливыми лицами, масками и многими-многими другими способами.

И было среди них пятеро самых отменных, слывших вожаками, — Муладева, Кандарика, Элашадха, Шаша и Кхандапана, девка пронырливая; с каждым из мужчин было по пятьсот таких же мошенников, а с Кхандапаной пятьсот распутных и хитрых девок. Затянулись в ту пору дожди, и было душно, и тяжелые тучи закрыли небо над всем царством Целыми неделями шли дожди не переставая, и вся земля покрылась грязью и слякотью.

Голод и холод одолевали шельмецов, и они приставали друг к другу, нет ли чего поесть и не даст ли им кто какой-нибудь пищи. И сказал тогда Муладева то, что пришло ему на ум: «Пусть каждый перед всей братией расскажет, что с ним доподлинно в жизни случалось, и если кто не поверит в правдивость его слов, то придется тому накормить всех собравшихся здесь. Если же кто сможет доказать Сказанием о Бхаратах, пуранами, Рамаяной и прочими священными книгами, что все сказанное истинно, тот — украшение шельмецов и никого не кормит».

I РАССКАЗ МУЛАДЕВЫ

Так сказал Муладева, и сам первый вызвался рассказать о том, что с ним было в жизни Вот что он рассказал:

Послушайте, что я расскажу вам о днях своей молодости Был я совсем юным, когда отправился искать удачи Взял тыкву для воды, зонтик в РУку, через плечо одеяло перекинул, пошел и увидел блистающий золотом храм Сканды, бога войны. Вдруг откуда ни возьмись мчится бешеный от течки слон, подобный ревущему повелителю бурь Парджанье, орошающий землю потоками пота, как тот орошает ее медвяными дождями. Испугался я отчаянно при виде разъяренного слона. Осмотрелся - деваться некуда, гибель грозит неизбежная. Бросился я со страха в тыкву.

В ярости кинулся слон, злобно трубя, по моим следам и гонялся за мною в тыкве целых шесть месяцев. «Что же это он от меня не отстает?» — подумал я в ужасе и выскочил из тыквы, словно из ада. Слепой от гнева слон бросился за мной, да зацепился волосками хвоста, выбираясь из тыквы.

Вновь я увидел небесную реку, подобную женщине, груди которой полны молока, переправился через ее поток, словно через коровий след перешагнул, и добрался, наконец, до храма Сканды. Нагой, голодный, мучимый жаждой, стоял я там целых полгода, принимая на свою голову низвергавшийся с небесной тверди Ганг. Затем совершил я поклонение шестиглавому Сканде и пришел сюда, в Удджайини, и радостно встретился с вами, почтенными повелителями мошенников.

Если все это вымысел недостойный, то придется неверящему для всех прочих устроить угощение.

Возразил ему тогда Кандарика: «Кто ж посмеет упрекнуть тебя во лжи? Кто сведущ в пуранах, кто знает Сказание о Бхаратах и Рамаяну, тот подтвердит, что все это истинная правда. Поведал ты нам, что с тобою и слоном приключилось в тыкве.А вот послушай, что жрецы рассказывают. «Из уст творца родились брахманы, из дланей — кшатрии, из бедер — вайшьи, из ног — шудры». Уж если из живота Брахмы весь род людской вышел, то почему же ты не мог со слоном играть в прятки внутри тыквы? Или вот рассказывают, что Брахма и Вишну бежали тысячу божественных лет, но так и не могли достичь оконечности мужской силы Хары, умещавшейся, однако, в чреслах Умы. Кто же посмеет упрекнуть тебя во лжи, когда ты рассказываешь о своем приключении со слоном в тыкве?

А что рассказывает нам почтенный Вьяса о рождении ста кичаков? Вот послушай, что в шастрах и Сказании о Бхаратах говорится. Пошла старшая жена царя Вираты поклониться риши Гагали, ибо не было у нее сына. Дал ей Гагали каши из ячменя, риса и пшеницы и так ей сказал: «Если съешь ты это в беседке, то родится к тебя сто сыновей». Пошла она туда, куда велено было, съела кашу и ушла домой. Гагали же продолжал свои великие подвиги. Случилось ему однажды увидеть, как небесные девы купаются, сбросив свои одежды, и поразили его стрелы Камы, бога любви. Вспыхнуло в нем желание, и изверг он семя, и от первой капли, упавшей на землю, родился Кичака, мощный телом и наделенный мужеством из семени, извергнутого им при виде небесных дев. от капель, в бамбук попавших, родились сто кичаков. Спрятал риши их в колено бамбука, и когда передано было оно царице, то все они стали ее сыновьями. Если сто кичаков ушли в колено бамбука, то никого не уди-вишь тем, что вы со слоном целый месяц друг за другом гонялись в тыкве! Если Ганг тысячу лет не мог выбраться из волос Шивы, то что в это сравнении с какими-то шестью месяцами, когда ты обманывал слона, спасаясь от него в тыкве?! Выбегая из нее, слон зацепился волосками хвоста; спросишь ты, как это могло случиться? Послушай, брат, что в пуранах говорится.

Во времена потопа все сущее погибло в океане, и лишь один Вишну возлежал на его ложе, и когда начал он творить мир, то из пупа его сначала вырос лотос, а на лотосе появился затем Брахма, в руках держащий палицу и тыкву. Так что ж удивительного в том, что ты и слон вышли из тыквы? А если слон и зацепился волосками, выбираясь из тыквы, так что же? Послушай-ка, о чем Сказание о Бхаратах рассказывает.

Великий творец Брахма затеял подвижничество сроком на целую тысячу божественных лет. Обуяла богов зависть, и стали они думать, как бы им нарушить это подвижничество.

«К женщинам страсть — вот вернейшее средство! — сказал Индра. — Ведь даже Шива, когда справлялась его свадьба с Гаури и свершалась жертва огню, заметил Уму и так распалился, что изверглось у него семя, упала капля этого семени в горшок, и из нее родился наставник Дрона. Страсть эта поражает всех риши, богов и царей и даже таких могучих повелителей мира, как Хари и Хара. Разве только величайший герой устоит перед соблазном! Даже те, кто наложил на себя жесточайшие обеты, кто свершает неимоверно тяжкие аскетические подвиги, не могут противостоять этой страсти! Кого только не обращают женщины своими чарами в покорных рабов, пораженных стрелами бога любви! Пошлем же к Брахме, прародителю нашему, Тилоттаму, превзошедшую всех богинь красотой. На том и конец его подвигам!»

Тотчас же по велению Индры в прекрасных одеждах пошла Тилоттама и стала распутывать перед творцом нить танца. И чем больше она танцевала в чудесных нарядах, тем сильнее трепетал он телом своим. Бросил творец все свои дела и не в силах оторвать от необычайно красивого ее тела взор любовался ею. Когда она это почувствовала, то, подобная реке, полной нектара и прелести, прошлась в танце направо от него. Он же, очарованный ее красотой и преисполненный пылом любовным, чтобы непрестанно любоваться ее прелестью, сотворил себе другой лик, глядящий к югу, третий, на запад смотрящий, и четвертый, обращенный на север. Когда же проносилась она в прыжке над его головою, создал он себе и пятый лик, направленный кверху. Рудра, однако, отсек ему своим ногтем, как острым топором, пятый лик. Тогда ужасно разгневался Брахма и в ярости создал Ситакундалина, для того чтобы убить Рудру, супруга Гаури. Рудра в ужасе кинулся в обитель Бадарика и там попросил у Хари, занимавшегося трудными аскетическими упражнения-ми «Подай мне милостыню!» В ответ на это изверг Хари из лба своего поток крови, а Рудра подставил под него череп Брахмы, и не мог этот череп наполниться целые тысячи божественных лет. Поболтал в крови пальцем Хара, и родился от этого могучий богатырь, которого звали Рак-такундалин.

По велению Рудры начал Рактакундалин биться с Ситакундалином, и шла битва у них целую тысячу лет, и была она угодна богам. Об одном говорили, что Бхаскара ему покровительствует, о другом — что благодетельствует ему Рави. В то время сошелся бог солнца Рави с Кунти, и зачала она мужа и вскоре родила его, и звали его Карна, ибо родила она его из уха, и был он уже в доспехах и готов к бою, — совсем так, как ты выскочил из горловины тыквы, он родился из уха».

Тогда спросил Муладева: «А как же сумел переправиться я на другой берег Ганга?»

«Проще простого, дружище! — ответил Кандарика. — Вот как говорит Рамаяна: повелел Рагхава Хануману узнать, верна ли по-прежнему Сита. Хануман с помощью рук пересек океан и оказался в столице Ланки. Разыскал он Ситу и передал ей послание, и была она обрадована вестью от супруга. Потом спросила она Ханумана: „Как ты перебрался через океан?" Он ответил ей на это так: „Твоею милостью, и милостью твоего супруга, и милостью святого наставника я пронесся через бурный океан". Если смог он достичь берега, пересекши великий океан, то почему же ты, о лучший из людей, не смог бы перебраться через Ганг? А если ты шесть месяцев принимал поток на свою голову, то вот что брахманы рассказывают: по просьбе богов ради блага людей сошел Ганг с неба на землю. И спросила река: „Кто из вас меня, падающую, примет?" — „Я!" — ответил Ишвара и стоял тысячу божественных лет, принимая на свою голову ее бурный поток. Что же удивительного в том, что ты удерживал ее поток какие-то шесть месяцев?!»

Нечего было Муладеве возразить, и сказал он так: «Что же, Кандарика, расскажи нам о чем-нибудь, с тобой случившемся».

 Отправлено: 18.07.09 20:27. Заголовок: продолжение II РАСС..

продолжение

II РАССКАЗ КАНДАРИКИ

Стал Кандарика рассказывать:

Был я в детстве отчаянно озорным, и прогнали меня родители из дому за недостойное поведение. Скитаясь по разным странам, пришел я в деревню, сверкающую лотосовыми зарослями, доставляющими наслаждение, с колодцем, богатую и коровами и буйволицами. Там постоянно всяческими жертвами люди почитали якшу. Кто не почитает подателя желанного плода?! Из любопытства я, поклонившись якше, смешался с деревенскими жителями. Пока забавлялись все всяческими играми, напали на деревню свирепые разбойники, одетые в доспехи, с разнообразным оружием в руках. Тогда все деревенские жители с женами, с детьми малыми и стариками старыми, со скотом и жильем мгновенно скрылись в огурце. Смотрят разбойники, словно ослепшие внезапно, и не видят деревни — пропала деревня да и только! — будто ее и не было! Так и ушли разъяренные.

Приплелось на то место стадо, и коза из того стада сожрала огурец. Не успела она слопать огурец, как ее проглотил удав, а удава склюнул орел, усевшийся после этого на дерево вата. Шел царь с войском и остановился под тем деревом. Погонщик слонов привязал слона к столбу. А тот столб — лапа орлиная! Вздумалось орлу взлететь, и, видя, как слон устремляется в небо, заорали погонщики слонов, что кто-то слона похищает. Услышав эти крики и встревожившись от такого известия, кинулись туда лучшие воины и осыпали орла стрелами. Вот падает он наземь, с головой, отсеченной бесконечным потоком стрел, и звук его падения напомнил удар грома.

Повелел царь рассечь туловище птицы, и оттуда вывалился удав, а из него козу извлекли, а из нее огурец, а уж из огурца все деревенские с их семьями и пожитками появились целы-целехоньки. Все они царю поклонились и разошлись со своими пожитками каждый на свое место, а я тотчас же сюда отправился. Все, что я рассказал, со мною самим приключилось. Кто из вас, плутов, не верит, пусть устраивает угощение!

Элашадха тогда так ему возражал: «Даже и тени сомнения нету у нас». Кандарика его спрашивает: «Да как же это целая деревня могла войти в огурец?» Усмехнулся на это Элашадха. «Видно, не доводилось тебе, брат, слышать о таких же случаях, о которых в Вишну-пуране и Сказании о Бхаратах рассказано!» Говорят, что в начале начал, когда еще не существовало пяти первичных элементов, был только один беспредельный океан, а в нем плавало яйцо, мерно качавшееся на волнах. Раскололось оно, и вышел из него тройной мир — небо, где Индра с богами обитает, земля, людьми, животными и рыбами населенная, и подземные страны, где правит Яма. Если все это в одном яйце уместилось, то почему одной деревне не поместиться в огурце?

Послушай теперь, о чем рассказывал мудрый старец Маркандея сыну Дхармы. Говорят, во время оно, когда одна вода покрывала все безбрежным океаном и волны сплетались гирляндами, среди пустынных вод Узрел Маркандея в безлюдном мире одиноко возвышавшееся над водной гладью дерево вата. Рассмотрел Маркандея на его ветвях укрепленное ложе; сидел на нем юноша, прекрасный телом и сверкающий красотой облика своего, будто солнце. Распростер мудрец руки под деревом и сказал: «Смотри, сынок, не свались, не то смерть настанет!» Увидел риши у него в животе целый мир. Пошел туда, вовнутрь, и целую тысячу боже-ственных лет скитался там среди лесов и гор, но, так и не добравшись до конца, вышел, наконец, наружу. Уж если целый мир с горами и лесами мог поместиться в животе юноши, то, подумай, Кандарика, неужели не уйти целой деревне в огурец? Ты спросишь, как это могло быть, что в утробе птицы поместился удав, а в утробе удава коза, в утробе козы огурец со всем прочим? Так узнай, что брахманы твердят, — я тебе об этом расскажу.

Когда все три мира были в животе у Вишну, он сам еще был в утробе Деваки, стройной, тонкой в поясе. Если справедливо об этом пураны рассказывают, то что же неверного в том, что деревня со всеми жителями и всем, что только в ней было, убралась в огурец?

«Но как же не умерли все, кто был в огурце, попавшем в желудок козы, попавшей в удава, попавшего в орла?» — так спросил Кандарика, а Элашадха ответил: «Они ведь там всего лишь один день пробыли. Мы же не удивлялись тому, что три мира находились в животе Вишну и все, кто там был, продолжали торговать, заниматься ремеслами и хлебопашеством, справлять праздники и свадьбы и вести войны, да и все прочее, что делаем и мы».

Как может быть, спросишь ты, что весь мир попал в живот? Послушай! Во время оно шла ссора между Кешавой и Брахмой. Брахма многоликий сказал Хари: «От меня и весь мир начался и четыре варны пошли!» Возразил ему на это Вишну: «Эх, совсем позабыл ты приличия! Хватит речей несуразных! Как не стыдишься ты, слуга, такое мне говорить! Язык в устах моих — океан, а рот — как твердь земная и небесная. Войди в уста мои и смотри на весь мир живой и неживой! Ведь мною, покоившимся на ложе океана, ты, Брахма, рожден был из лотоса, выросшего из моего пупа. Не хвались же старшинством!»

Сказал тогда Кандарика: «Да сказано ли где в пуранах о том, что птица может столько сожрать?» Напомнил ему тогда Элашадха: «В ту пору, когда Драупади выбирала жениха, обычный лук вместил в себя и землю с горами, и огонь, и змей. Был у великого царя Друпады лук, богами охраняемый, и огласил царь такое условие, что ежели кто тот лук подымет и поразит цель, то он, царь, тому богатырю отдаст в жены свою смуглую дочь. Прослышав про это, собрались там могучие цари и князья, но кто из них пытался поднять лук, всякий падал. Потешался над ними люд. Вот выходит заносчивый Шишупала, земли повелитель, и начал уже лук от земли отрывать, как Кешава подбросил луку для тяжести вершину Меру, горы, священной, свою дубину, плуг, змей, раковину, гром, диск, утес Мандары, вдобавок луну, огонь всемирный и землю с горами и холмами. Из-за великой тяжести и на полпальца поднять его нельзя было. Из-за обмана упал повелитель чеди Шишупала. Даже земля не могла вынести тяжести этого лука. Тогда поднялся, чтобы лук натянуть, Арджуна, и, пока держал Бхима сам лук за дерево, оттянул Арджуна тетиву и поразил цель. Вот так добыл он славу и взял Драупади в жены.

Уж коли все вместиться в лук могло, то уж в орла-то и удав и все прочее вполне могло влезть.

Да то ли еще в Рамаяне найти можно! Послушай-ка! Славнейшая из птиц Джатаю с Раваной дралась, когда тот Ситу похищал. Десятиликий, разъяренный, сверкающим мечом отсек, смеясь, птице оба крыла. Джа-таю на землю пал, будто гора свалилась. Сказала Сита: «Да отрастут пусть крылья у тебя, когда ты увидишь посланца Рамы!»

Вот наступает день, проходит другой, и сын Дашаратхи посылает Ханумана, тревожась о чистоте своей супруги. Тот, скитаясь по земле, дошел до места, где лежал Джатаю, и говорит: «Вот так гора! Высокая, крутая! Коль заберусь туда, весь круг земной я разом увижу!» Тогда спросил его Джатаю: «Кто ты будешь?» И Хануман ответил: «Посланец Рамы я! О здоровье Ситы пришел узнать!» На это Джатаю отвечал: «Победа Раме! Сита похищена десятиглавым. По этой дороге он увез ее в Ланку! Что ты здесь без толку бродишь? Ступай отсюда, Хануман, скорее и Раме доложи то, что я сказал, — сражался я с Раваной подлым. Своим мечом отсек он мне оба крыла и вот в каком я нынче положении». На это сын ветра ответил: «Коль пострадал ты от борьбы с Раваной, да будет тебе благо, друг!»

Услыша речь посланца Рамы, Джатаю, вновь обретший крылья, взвился и путем небесным улетел на гору Меру, убежище богов. Уж если Джатаю-коршун был горе подобен, то почему бы и твоей птице не быть такой же крупной телом?!



III. РАССКАЗ ЭЛАШАДХИ

Пришла очередь Элашадхе рассказывать, и вот о чем он поведал:

Был я в молодости небывало жаден и искал секрет превращения металлов в золото, странствуя по разным странам в поисках волшебного эликсира. Ради знаний пересекал я необозримые пространства, и каждый шаг мой был равен ста йоджанам. Пришел я однажды в такое место, где стояла скала длиной в йоджану. Приподнял я ее, зачерпнул нужный сок из пруда золотого, под ней скрывавшегося, и поставил скалу на место.

С помощью того сока достиг я несметного богатства и стал хозяином беспредельных владений. Слуги ждали моих повелений, поэты слагали в мою честь хвалебные гимны, а юные девы плясали и пели вокруг меня. Всем, кто был в беде и нужде, раздавал я богатые дары.

Прослышав о моих сокровищах, шайка разбойников, вооруженных до зубов, осадила однажды мой дворец. Я решил, что нужно защищать честно добытое богатство. С луком в руках кинулся я в схватку и многих Убил, но оставшиеся в живых разом навалились на меня, отсекли мне го-лову, зашвырнули ее на дерево бадара и ушли, расхитив все мое достоя-ние. Голова же моя питалась плодами дерева бадара, и многие люди при-ходили по утрам смотреть, как она ест. Решили добрые люди, что жива она еще, собрали все мои члены и благодаря этому стою я нынче перед вами. Кто не верит в мои похождения, пусть устраивает угощение.

Но не согласился с ним Шаша и так ему возразил:

Кто же смеет сомневаться в твоей правоте? Все, что с тобой случилось, подтверждается старинными сказаниями, ведами и Рамаяной. Вот к примеру. Давным-давно жил риши, которого звали Джамадагни, и была у него жена Ренука, столь добродетельная и целомудренная, что деревья склоняли к ее ногам вершины, усыпанные цветами. Случилось однажды ей увидеть юного царя Ашвапахриту, прекрасного телом, и воспылала она к нему страстной любовью. Заметил Джамадагни, что не склоняются больше перед ней деревья, поразмыслил и тотчас же приказал своему сыну Парашураме: «Отсеки ты топором голову матери твоей, ибо согрешила она!» Тотчас сын исполнил отцовское повеление. Обрадованный его послушанием, отец ему и говорит: «Рад я! Проси какую хочешь награду!» Парашурама попросил его: «Пусть моя мать оживет». — «Да сбудется!» —' согласился Джамадагни, и в тот же миг Ренука ожила. Все это такая же правда, как и то, что ты, братец, жив.

А так ли еще бывало! Жил во времена стародавние царь Джара-сандха, составленный нянькой из двух частей, и о нем рассказывается в Сказании о Бхаратах, что повелевал он тысячами царей.

Слыхали мы и истории о Сунде и Нисунде, двух братьях демонах, восставших против богов и неотвратимых, как смерть. Удручены были их рождением боги, крепко задумались, посоветовались, и, чтобы их сгубить, отдал каждый по кусочку своего тела. И вот из всего этого они создали прекраснейшую из нимф Тилоттаму. И была она прекрасна и телом и лицом, и никто не мог бы в этом усомниться. Поклонилась красавица богам и спросила их медоточивым голосом: «Скажите, о боги могучие, что я должна сделать!» Повелели они ей: «Избавь нас от Сунды и Нисунды!»

Возложила она приказ богов себе на голову и пошла туда, где обитали братья. Убранная всяческими украшениями, ожерельями и золотыми цепочками, браслетами на руках и ногах, с подведенными глазами, с обнаженными грудями, круглыми, как луна в полнолуние, приблизилась она к братьям, бросая на них кокетливые взгляды. Оба сразу же были побеждены обаянием ее чар и начали драться из-за того, кому из них ею обладать. В драке они убили друг друга. Да, брат! Кого только женщины не сгубили!

Потому ведь и говорят: женщины порождают раздоры среди братьев, женщины — корень разрушения дружбы. Не только царские семьи, но и целые царства гибнут из-за женщин! Если Тилоттама могла быть создана из кусочков божественных тел, то почему же нельзя было собрать воедино и оживить твое тело, расчлененное ворами?

Говорят о Ханумане, что однажды спросил он свою мать Анджану: «Если проголодаюсь я, то что мне можно съесть?» Ответила она ему на это, что все красные плоды годны в пищу. Запомнил он ее слова и, по ошибке приняв восходящее солнце за красное яблоко, прыгнул, чтобы сорвать его. Солнце же разъярилось и разнесло тело Ханумана на мелкие-мелкие крупицы. Увидела Анджана случившееся и горько запричитала, заливаясь слезами. Отец Ханумана Ваю, бог ветров, видя горькую участь сына и слыша рыдания безутешной Анджаны, скрылся в Паталу, подземное царство, и в отчаянии ушел от всех мирских дел.

По этой причине смолкли все ветры на земле, и не только люди, но и демоны стали задыхаться и мучиться от удушья, доводившего их чуть ли не до смерти. Со скорбящими лицами пошли боги утешать Ваю, собрали по частичке бездыханное тело Ханумана и вдохнули в него жизнь. Не смогли, однако, боги найти подбородок Ханумана, хотя искали они очень старательно. Ханумана поэтому и зовут «дитя без подбородка». Если сын бога ветра мог быть собран из мелких кусочков, то что же, брат Элашадха, странного в твоем рассказе? Все мы согласны с тобой и считаем твой рассказ правдивым.

В Рамаяне рассказывается о том, что, когда супруга Рамы Сита была похищена, Рама пересек океан и вступил на Ланку. Ужасная битва разгорелась между Рамой и Раваной и их воинами. Воины Раваны низвергали настоящий ливень стрел и копий, метательных дисков и прочих видов оружия, и воины-обезьяны терпели увечья, а Лакшмана, брат Рамы, упал без памяти, сраженный метательным копьем. Все воздушное пространство оглашалось стонами и воплями Рамы и его воинов по этому герою, и сын бога ветра Хануман принес с горы Дрона волшебную траву ви-шалья, извлекающую стрелы и всякие прочие орудия из тела. И тогда копье извлекали из груди Лакшманы. Разорванные на куски тела воинов обезьян тоже были собраны, и вернулись они к жизни и стали двигаться, как прежде. Если уж обезьяньи тела могли вернуться к жизни, то почему бы не могло ожить твое тело?! Ты жив, здоров и цел и стоишь перед нами, и это самое лучшее доказательство истинности твоих слов.

Всему миру известно, как родился Карттикея, бог битв. Ты не слышал этой истории? А она тоже ведь изложена в священных книгах.

Где-то в глубине Гималаев Шива наслаждался любовью со своей супругой Парвати в течение тысячи божественных лет. В ту пору демон Тарака поверг в страх и трепет всех богов. Не могли они с ним справиться и собрались на совет.

«Тольк потомство от семени Шанкары может сразить этого демона, а Шамбху занят любовными играми на Гималайских вершинах. Никто в такое время не может приблизиться к нему, кроме Агни, бога огня!» Пошли они тогда к Агни и взмолились: «О добросердечный и благосклонный Агни! Ты помогаешь каждому в беде. Неужели ты откажешься помочь в деле, сулящем благо всем богам? Только ты, о Агни, можешь приблизиться к Шамбху ради исполнения долга, на благо всем богам, низвергнутым в пучину горя тиранией ракшасы Тараки. Молим мы тебя предстать перед носящим трезубец, когда он оторвется от соития и сможет выслушать о нашем горе».

Агни, возноситель жертв, неохотно отвечал богам: «Кто же может предстать перед Шамбху, шестируким копьеносцем, украшенным гирляндой из человеческих черепов, обитающим на месте погребальных костров? Никто, если хочет себе счастья! Кто посмеет предстать перед ним, ужасным, если желает сохранить жизнь? Кто дерзнет взглянуть в лицо Шивы, когда мчится он в бешеной пляске, размахивая ваджрой? Индра и то трепещет перед ним! Если этот бог-копьеносец убьет меня как раз при входе в пещеру, какова будет моя горькая судьбина? Поэтому не просите, о боги, чтобы я к нему пошел!»

Так отвечали ему на это боги. «Не бойся! Он полностью во власти Парвати — ведь весь мир находится под властью женщин. Недаром говорится: лошадь можно объездить за месяц, дикого слона за год, но мужчину женщина может взнуздать немедля. Шива делает все, что доставляет удовольствие его супруге Гаури. Разве не замечал ты, о Анала, что Шива постоянно носит ее в половине своего тела и изображают его наполовину женщиной, наполовину мужчиной?! Не страшись же гнева Хары, ибо он будет стремиться доставить Гаури наслаждение».

«Ладно!» — сказал Агни и пошел в пещеру Гималаев, где находился Шива. Он увидел его, сокрушителя Трипуры, в тот самый момент, когда завершалось его и Парвати соитие. Заметил Шива, что Агни входит в пещеру, пришел в ярость и, несмотря на уговоры Парвати, кинулся к нему с криком «Открой рот и проглоти семя!», заставив Агни таким образом проглотить его семя, пламенеющее, как солнечные лучи. Запылали от проглоченного семени все внутренности Агни, добрался он кое-как до океана и, только извергнув семя, почувствовал облегчение. Люди думают, что от семени Шивы произошли таинственно мерцающие молочно-белые жемчужины.

Очистился Агни, наконец, извергнув остатки семени Шивы в океан, сверкающий как лотос, и почувствовал себя спокойно. И случилось потом так, что криттики, девы небесные, весело плескались, в том месте океана и частицы семени проникли в их лона. Было их шестеро, и, когда прошло положенное время, каждая из них родила по одной части человеческого тела: одна — голову, две другие — по руке, четвертая — торс и две последние — по ноге. Когда каждая из них показала подругам, что она родила, то все части немедля соединились воедино, и получилось дитя, имя которому Карттикея, то есть рожденный криттиками. Он вел постоянно целомудренную жизнь и одолел ракшаса Тараку. Живет он теперь в южных краях. Если члены Карттикеи, рожденные из разных чресел, могли быть соединены, почему же твои не могли бы соединиться?»

Сказал тогда Элашадха: «Скажи-ка мне, догадливый мудрец, как это отрубленная голова может есть плоды?»

«А разве неизвестно тебе, — отвечал на это Шаша, — как Чакрин отсек диском голову ракшасе Раху и она до сих пор кочует по небу и глотает то луну, то солнце? И потом, что удивительного в том, что ты одним шагом покрыл сто йоджан и достиг горы? Вовсе ничего, ибо известно, что Вишну однажды прикинулся карликом, попросил у царя Бали земли и в три прыжка отмерил себе во владение всю землю с горами и лесами. Итак, если Вишну мог преодолеть в три прыжка всю землю, как же ты за один прыжок не одолел всего ста йоджан?

А что до того, что ты удерживал на своих плечах скалу длиною в йоджану, то разве не слышим мы, когда читают Рамаяну, повествования о том, как был сражен Лакшмана во время битвы между Рамой и Раваной ударом копья?! Хануман взвился тогда в поднебесье и тотчас принес кусок высокой горы Дрона со всеми растениями и травами, необходимыми для извлечения копья. Если обезьяна могла поднять высокую гору, то почему бы ты не поднял скалу длиной лишь в одну йоджану?»

Вот так-то пришлось Элашадхе замолчать под градом вопросов и ответов. «Что же, — обратился он к Шаше, — настала твоя очередь рассказать, с чем в жизни пришлось встречаться!»

 Отправлено: 18.07.09 20:28. Заголовок: окончание IV РАССКА..

окончание

IV РАССКАЗ ШАШИ


Тогда повел речь Шаша:

Случилось так, что жил я в деревне вместе со своей семьей, занимался, когда наступали дожди, землепашеством, как надлежит всякому крестьянину. Приближалось холодное время, и пошел я посмотреть поле, находившееся у подножия холма. Шел я медленно, и было у меня хорошо на душе. Внезапно дикий слон, подобный горе, несется с холма прямо на меня, и в глазах его горит огонь бешенства. Насмерть перепугавшись и трепеща всем телом, метался я во все стороны, пытаясь найти спасение. Увидел я дерево кунжутовое величиной с холм и мигом вскарабкался на него Видя, как карабкаюсь я на ветки дерева, и будучи не в силах поймать меня, слон тряс дерево со страшной силой, как трясет его хозяин, собирая плоды. От такого встряхивания тучи кунжутного семени падали на землю, и оттого что слон топтал его, как опытный маслобой, скоро под деревом потекла река из кунжутного масла, и волны на ней вздымались не меньшие, чем волны океана. Грозный слон, ясное дело, захлебнулся в грязи и масле и издох, как червь без пищи. Избежав, таким образом, страшной опасности и чувствуя себя заново родившимся, слез я утром с кунжутного дерева, содрал со слона шкуру и сделал из нее бурдюк, в который собрал все натекшее масло. От голода начал я есть кунжутные отруби, а чтобы утолить жажду, пил масло десятками ведер. Когда бурдюк был доверху наполнен маслом, взвалил я его на плечи и потащил легко, как соломинку. Перевалил я через холм и добрался наконец до дому. Придя домой, я послал сына притащить бурдюк, который оставил под деревом. Дерева этого я не видел, но отметил его.

Вырвал сын дерево целиком с корнями и бурдюком, висевшим на нем, и принес слоновий бурдюк полный масла на глазах у всей деревни домой. Я только что прибежал сюда из дому. Если я лгу, устраивайте угощение...

Возразила ему на это пронырливая девка Кхандапана: «Все, что ты рассказал о своей жизни, полностью подтверждают и славная Рамаяна и Сказание о Бхаратах».

Перебил ее тогда Шаша: «Да где же там говорится о кунжутном дереве?» Но Кхандапана остановила его прыть вопросом: «А разве не знаешь ты, что в городе Паталипутра громадный барабан был вырезан из маленького кустика маши? Если это истинно, то почему бы кунжутному дереву не быть такой высоты, как ты рассказываешь?! И почему бы не течь под ним масляной реке? Ведь Сказание о Бхаратах дает моим мыслям надежную опору. Рассказывается в нем, что слоновий пот тек, словно бурная река. Градом пот катился со слонов, в бою уставших, разливался он бурной рекой, волнами покрытой, рекой, что смывает в половодье лошадей, колесницы и слонов в тяжелой сбруе.

Если уж из пота могла получиться такая река, то почему бы не получиться ей из масла и не смывать на своем пути деревья?

Ты рассказывал нам, как от голода ты ел кунжутные отруби, а для утоления жажды пил масло. И это полностью подтверждает нам славное Сказание о Бхаратах.

Изгнанный из царства Бхима пошел в город Экачакра, убил в гневе ракшасу Баку и выпил тысячу кувшинов вина и сожрал семнадцать вьюков еды, которые были приготовлены горожанами для ракшасы. Если Бхима мог поглотить такое количество напитков и пищи, то тебе-то нетрудно было съесть столько отрубей и выпить столько масла! Да что там! Ведь мог же Кумбхакарна, брат Раваны, поглощать тысячи сосудов с водой и вином! Что в сравнении с этим выпитые тобой десять горшков масла! Никого ты этим не удивишь!

А пураны? Там рассказывается о том, как риши Агастья, для того чтобы сокрушить демонов, выпил весь горький от соли океан! Кроме этого, знаем мы и то, что Ганг, стекая по сплетенным волосам Хары на землю, донес свои волны до обители риши Джахну, выпившего всю реку без остатка, и — дивитесь! — он продержал ее в себе тысячу лет. Когда же он, наконец, изверг ее из себя, то дали ей имя Джахнави. Уж если, дружище, могли эти риши выпить один — океан, а другой — целую реку, то кто же не поверит тебе насчет жалких десяти горшков масла?

Что же касается того, что ты своими руками донес слоновий бурдюк с маслом до деревни, я напомню тебе историю Гаруды. Слушай же!

Две жены были у риши Кашьяпы — Кадру и Вината. Такое было между ними условие, что если кто из них двоих проиграет, то проигравшая навечно останется рабой выигравшей или же, чтоб откупиться, должна будет добыть амриту. Случилось так, что выиграла Кадру, а проиграла Вината, и стала она рабыней у Кадру, и каждый день приходилось ей переносить издевательства и оскорбления. Скорбь одолела Винату из-за жизни в рабстве. Тем временем забеременела она и снесла три яйца. Сильно хотелось ей освободить себя от рабства, и, возлагая все свои надежды на потомство, в нетерпении разбила она одно из яиц. Из него выбежал скорпион, и при виде его загрустила она еще больше. «Если я столь несчастна, — думала она, опечаленная, — что моим потомством может быть только скорпион, то как преодолею я океан рабства?»

Миновало некоторое время, и разбила она другое яйцо, а была она в ту пору в унынии великом и отчаянии и надеялась на лучшее. Родилось из того яйца безногое дитя, горько упрекнувшее мать: «Зачем в тревоге и беспокойстве разбила ты это яйцо? Не разбей ты его преждевременно, не родись я безногим, мог бы осуществить все твои надежды, спас бы я тебя от рабства. Поэтому, матушка, побереги третье яйцо, дай ему вызреть. Сын, который родится из него, устранит все твои горести и избавит тебя от рабства». Потом бог солнца сделал этого безногого возничим на своей колеснице.

Дотерпела Вината, пока вызреет третье яйцо, разбила его и тогда вышел на свет Гаруда, луна смелых надежд для безбрежного, как океан, сердца Винаты и беспощадный враг змеиного племени, порожденного Кадру. Заскорбела Кадру, видя, как, играючи, Гаруда уничтожает ее потомство, и стала еще пуще мучить и унижать Винату.

Увидел Гаруда материнские слезы, падавшие на землю, и спросил ее, о чем она плачет. Отвечала ему печальная Вината, что ввергнута она в рабство на всю жизнь и должна день и ночь выполнять приказы Кадру. Услышал те слова Гаруда Вайнатея и спросил, есть ли какой путь к освобождению от рабства. Сказала ему Вината: «Коли достанешь ты амриту, живую воду, то снова могла бы я стать свободной». — «Где она и как найти мне ее?» — спросил Гаруда у Винаты. «Обо всем знает твой отец, находящийся сейчас в обители Бадарика, где свершает он самые трудные подвиги».

Поклонился Гаруда матери и отправился в отцовскую обитель. Склонился сын к ногам отцовским, и дряхлый Кашьяпа при первом же прикосновении узнал своего сына. Попросил Гаруда отца: «Батюшка, мучает Меня страшный голод! Дай мне чего-нибудь поесть».

Так отвечал ему Кашьяпа: «Есть невдалеке озеро, заросшее лотосом, и живут на нем громадный слон и черепаха двенадцати йоджан в поперечнике. Оба они часто дерутся и словно движущиеся горы мутят озеро.

Убей их и утоли свой голод». Пошел Гаруда на озеро, сделал так и наелся. Насытившись этими двумя существами, Гаруда увидел смоковницу, на которой во множестве сидели птицы. Они шумели, словно наступила кончина мира. Под тем же деревом жило множество валакхильев — святых, родившихся из семени Брахмана и предававшихся подвигам. Только Гаруда садится на дерево, как оно трещит и ломается, и он, опасаясь как бы при падении дерево не убило миллионы святых, унес дерево в своем клюве, повергая богов и ракшас в изумление. Величественно парил он в поднебесье на распростертых крыльях, неся в клюве своем смоковницу. В конце концов уронил он ее на лесистый остров среди океана. Люди считают, что дерево это украсило нынешнюю Ланку, где когда-то была столица Раваны.

Снова прилетел Гаруда к отцу в Гималаи и сказал ему, что голод его остался неутоленным, после того как съел он слона и черепаху. Ответил ему Кашьяпа: «Съешь нишадов». Съел Гаруда нишадов и снова спрашивает отца: «Скажи мне: где скрыта амрита?»

Дряхлый Кашьяпа рассказал ему: «Амрита скрыта в седьмом подземном царстве, в пруду, полыхающем свистящим и палящим пламенем, сторожат его все боги, и поэтому, сын мой, не так-то легко добыть амриту».

Тогда спросил его Гаруда: «Ведь есть же наверное способ добыть ее?» И услыхал такой ответ: «Добыть можно, если совершишь для этого жертвоприношение огню из большого количества масла, пахты, мела и воды. Но и при этом сомнительно, добудешь ли ты амриту. Если же заполучишь, то придется тебе преодолеть еще немало препятствий».

Сделал Гаруда так, как советовал отец, и смилостивившийся бог огня показал Гаруде пруд с амритой, и тот похитил оттуда заветный горшок. Удивительно все-таки, как это птица сумела похитить горшок, так бдительно охранявшийся богами и ракшасами! Когда же заметили они похищение, то страшно переполошились и кинулись за птицей, вооруженные всеми видами оружия. Бешеные от ярости, со всех сторон мчались они за Гарудой с проклятьями и воплями: «Режь его на куски!», «Бей его!», «Не выпускай живым!» Тридцать три миллиона богов и рак-шасов толпой преследовали его и кричали: «Ах ты, похититель амриты! Как ты смеешь убегать от нас?!»

И начал тогда Гаруда битву, в которой, с одной стороны, был весь мир небожителей, а с другой — одинокая птица. Своими могучими крыльями сбивал он миллионы богов и посылал в обитель смерти. Эта битва из-за амриты между Гарудой и богами была поразительна, удивительна и разрушительна для всех миров. Сражавшийся в одиночку Гаруда Вайна-тея поразил всех богов. Во все стороны разбегались в страхе перед ним боги. Тогда, видя, как удирают боги, потерпевшие поражение, их повелитель Индра метнул в Гаруду пылавшую тысячами огней ужасную громовую стрелу. Но сильнейшее из оружия только пробило Гаруде перья крыльев. Повезло Гаруде, что не разнесло его на тысячи кусков. Посмеялся Гаруда над богами: «Чего же вы достигли, о боги? Хотели вырвать мне крылья? Ничего у вас не вышло!» И он вырвал клювом несколько перьев из крыльев и помахал ими.

Прослышал о бегстве богов Вишну и пришел в ярость и кинулся, исполненный гнева, на выручку богам. Схватил он свой диск метательный, сверкавший как двенадцать солнц, и замахнулся на птицу. Видя, что Вишну собрался пустить в ход столь страшное оружие, все риши и отшельники кинулись к нему с криком: «Что ты делаешь, о могучий Вишну? Ты же разрушишь весь мир! Ведь ты же повелитель всего мира богов и небожителей! — уговаривали они Вишну. — Что же ты, как низко-рожденный, гонишься за птицей?» И им удалось его успокоить, наконец, словами: «Ведь Гаруда тебе родственник. Не гневайся, Вишну. Не разрушай, подобно низкорожденному, свое потомство!»

Прислушался Вишну к словам риши, глубоко поразмыслил над ними и молвил: «Да, чуть было не свершил я тяжкого промаха. Ведь мог я погубить своего родича Гаруду!»

Справедливо говорится: мудрец во гневе забывает о своем долге и нуждается в совете богов и здравомыслящих людей. Было тогда заключено перемирие у Вишну с Гарудой, и изображение Гаруды было помещено даже на знамени Вишну. Отдал Гаруда амриту Винате, матери своей, и спас таким образом ее от пожизненного рабства.

Так вот, если Гаруда мог поднять и убить слона и черепаху, если мог он нести смоковницу в клюве, кто ж не поверит, что ты содрал шкуру со слона?

Если мог Кришна во время дождей поднять гору Говардхана и нести ее целых семь дней, то, дорогой мой, почему бы ты не смог нести бур-дюк слоновий, полный масла?.. Да кроме того, уж если верят истории Ханумана, вырвавшего с корнем дерево ашока, под которым Равана спрятал Ситу, то кто ж не поверит тебе, о превосходнейший из плутов, что твой сын принес слоновий бурдюк с маслом вместе с вырванным сезамовым деревом?



V. РАССКАЗ КХАНДАПАНЫ

После того как доказала Кхандапана правдивость слов Шаши, умолк он и потом обратился к ней со словами: «Ну, мошенница, пришел тебе черед рассказывать о своих похождениях!»

Отвечала она на это, что расскажет обо всем, ничего утаивать не бу-дет про то, что с ней случилось, и устроит им пир, — пусть только они склонятся к ее ногам и признают ее вождем.

Тогда все собравшиеся возразили ей: «Как же это мы, мужчины, да склонимся к твоим ногам? Мы и сами мошенники немалые. Чем же ты нас превзошла, шлюха?» Ухмыльнулась она в ответ на это и проговорила: «Слушайте же меня внимательно. Вот что я вам расскажу...

Когда достигла я девичества, то стала необычайно красивой и весьма привлекательной и возбуждала страсть, как Рати, супруга бога любви Маданы. И вдруг в эту пору я стала вдовой. Однажды, очистившись после месячных, спала я под чистой лавкой и наслаждалась любовью с самим богом ветра, самым страстным мужчиной. Тотчас же после этого родился у меня сын, который заставил меня разрешить ему уйти и покинул меня, как сон. Теперь скажите мне, высокомудрые, мог ли сын родиться у меня так, как я вам рассказала. Если это правда, достойные, то никогда ни одна женщина не могла бы стать вдовой!»

«А что ж, — отвечал ей Муладева, — все это доподлинная правда. Ведь известно, как рассказывается в священном писании, что таким же образом родила Кунти Бхиму, а Анджана — Ханумана. Сочинитель Сказания о Бхаратах Вьяса также был рожден девушкой-рыбачкой благодаря ее союзу с великим риши Парашарой. Только-только появившись на свет, сын оставил ее и ушел в лес, наказав, чтобы вспомнила о нем в случае нужды. По милости риши Парашары эта девушка-рыбачка снова стала девственницей, и была она любимой женой царя Сантану и родила от него Вичитравирью. Но Вичитравирья помер, не дождавшись потомства, и было это горе великое, и Йоджанагавдха вспомнила о словах Вьясы, и сын явился перед ней. И тогда сказала она ему так: „Род Куру угаснет без потомства. Сделай так, сын мой, чтоб он продолжался и процветал". Вьяса создал Панду, Дхритараштру и Видуру, и, таким образом, род Куру не угас. А для этого сошелся он со всеми тремя женами Ви-читравирьи и, став отцом, сказал своим чадам: „Ах вы, негодные! Это вы заставили меня согрешить, и вот поэтому я потерял все то, чего достиг своими подвигами!"

Истинно говорят: „Человек, святой и чистый в севе, в пище, в соитии и всех других делах, никогда не согрешит, даже если попадет в отчаянное положение" . Так вот, если рождение Бхимы, сына Анджаны и Вьясы, подтверждено древними шастрами, как можем мы сомневаться в том, что твой сын родился от бога ветра?»

Согласилась Кхандапана с Муладевой и протянула дальше нить своего рассказа: «Однажды крепко подружилась я с Гаури, и доверила она мне мантру, с помощью которой я могла бы по своему желанию вызывать разных богов. С помощью мантры приворожила я яркое, палящее лучами солнце и вскоре понесла от него сына. Вот и скажите теперь: как это солнце, в восемьдесят шесть тысяч раз превосходящее землю, не спалило моего тела своим прикосновением?»

Кандарика возразил ей: «Если царица Кунти могла не сгореть от соития с богом солнца, когда понесла от него Карну, то почему же ты, несчастная вдовица, могла бы сгореть от его объятий?»

И снова продолжила Кхандапана свою историю. «Затем соблазнила я бога Агни и зачала от него сына. Объясните: почему Агни не спалил меня в своих объятиях? Ведь все знают, что солнце палит издалека, а огонь — лишь только пальцем прикоснешься».

Опроверг ее Элашадха: «Нечему здесь удивляться! Разве не знаешь ты стародавней истории о том, как Дхуморна, супруга Ямы, каждодневно свершая жертвоприношения Анги, сходилась с ним? И случилось так, что желание овладело Ямой как раз в то время, когда не завершилось еще ее соитие с Агни.Никак не могла она освободиться от его объятий и проглотила его, как воду. Не успела она оправить на себе одежду, как явился Яма, проглотил ее и пошел на собрание богов. С насмешкой приветствовали собравшиеся боги Яму: „Привет тебе, о триединый!" Немедля Яма изрыгнул Дхуморну, а она извергла проглоченного ею Агни. Тотчас же бросился Яма за Агни, а тот укрылся в лесу, спасаясь от Ямы. Спросил бог смерти у слонов, куда укрылся Агни, но не сумели они ему ответить, и за это Яма откусил им языки. Почему же должна была сгореть ты, если не сгорела от объятий Агни супруга Ямы, которая даже проглотила его?»

И снова Кхандапана заговорила: «Потом приманила я Индру, гарцующего на Айравате, и тоже зачала от него сына. Как же так случилось, что предпочел он меня всем небесным нимфам?»

Сказал ей на это Шаша: «Что же ты этому дивишься? Разве не овладел Индра также Ахальей, супругой мудреца Гаутамы? Когда увидал ри-ши свою жену в объятиях незнакомца, то разгневался и, создав на теле Индры тысячи женских органов, велел ученикам изнасиловать его. Вот так-то претерпел бог богов Индра тяжкие унижения от диких и безумных учеников, воспламененных похотью. Взмолились тогда все боги с величайшим почтением и усердием риши Гаутаме, и согласился он превратить всю эту тысячу женских органов в один глаз.

Царица Кунти родила Арджуну от соития с Индрой. Никто из тех, кто сведущ в шастрах, не может усомниться в том, что ты понесла от Индры сына».

Тогда задала вопрос Кхандапана: «А известны ли вам мой род-племя, богатство мое и все прочее?»

«Родилась ты в Паталипутре у брахмана Нагашармана от его супруги Сомашри из рода Гаутамы, а нарекли тебя Кхандой», — ответил на это Муладева.

«Думаю я, что здесь что-то не так, — проговорила Кхандапана. — Видно, тебя смутила красота моя и изящество фигуры. На деле я дочь Царской прачки и подлинное мое имя Дагдхика. Дом мой был полон всяким добром, и имела я коляски и колесницы, запрягавшиеся лошадьми и слонами. Хотя и не очень почетна наша каста, но мой дом был подобен Дворцу, достойному царя, сверкающему необычайным процветанием, пышностью и блеском. Я постоянно занималась стиркой белья для всей царской семьи и всех приближенных к ней людей и прочего городского и ремесленного люда. Стирала я одежд неслыханное множество. Однажды велела я погрузить всяческие одежды на вереницы телег и в сопровождении тысяч помощников отправилась на сверкавшую рябью реку, а там слуги мои принялись стирать одежды, и по всей реке разносилось чоп-чоп, шлёп-шлёп.

Случилось так, что разостлали они для просушки на земле одежды, и вдруг свирепый порыв ветра унес невесть куда все стиранное. Тогда велела я всем слугам моим попрятаться, ибо только я, как хозяйка, отвечаю за потерю, и все они мгновенно повиновались.

Опасаясь гнева царя, обратилась я в ослицу и пошла пастись в городской сад, где тень от деревьев была гуще ночной тьмы. Пока я развлекалась там на просторе, на исходе последней четверти ночи меня одолело беспокойство, как бы кто-нибудь из горожан не польстился на мою шкуру и мясо, и тогда я смертельно испугалась. Одолеваемая страхом, металась я по саду. Кому смерть не страшна?

Избавилась я от обличья ослицы и обратилась в манговое дерево, стоявшее около покрытой красными цветами ашоки. Вскоре исчез темный покров ночи, подобно покровам страстной женщины. Скрылась ночь, и взошло на небесную твердь солнце, чьи лучи заставляют раскрываться лотосы.

Дошло до царя, что одежды унесло буйным ветром, и велел он под удары литавр объявить о своем высоком покровительстве прачкам и о том, что нечего им бояться. Услышала я, как провозгласили под удары литавр это царское повеление, и было оно для моих ушей подобно мёду на устах, и сбросила я облик манго и вновь стала такой же прекрасной, как и была.

Обнаружила я, что под покровом ночи шакалы, собаки и парии сожрали полностью всю ременную упряжь. Удалось отцу моему после долгих поисков раздобыть мышиный хвост, из которого мы нарезали упряжи для всех телег и повозок.

Скажите, добродетельные, похоже ли все это на правду?»

И ответил ей на это Шаша: «Что же в этом удивительного? Разве не слышали мы о том, что у Брахмы и Вишну столь велика мужская сила, что ей конца-края не было?! Из Рамаяны нам читали, что Хануман обладал столь длинным хвостом, что, покрыв его пылающей тканью, он окружил и поджог всю Ланку. Если у сына ветра мог быть такой длинный хвост, то почему бы вам не нарезать упряжь из мышиного хвоста?! Священные книги рассказывают нам, как царь Гандхарикавара превратился из человека в дерево курабака. Царь Нагхуша, настолько смелый и доблестный, что сам Индра-громовержец бежал как трус от него в битве, был проклят наставником богов Брихаспати и превратился в удава неслыханных размеров.

Когда пандавы были изгнаны и отправились в лес, этот удав проглотил Бхиму, второго из пандавов. Услышав об этом Юдхиштхира, старший из них, пошел к удаву и должен был удовлетворительно ответить на семь вопросов, прежде чем удав согласился вернуть Бхиму. Так спасся Бхима, а Нагхуша освободился от проклятия, сбросил шкуру удава, вновь обрел человеческий облик и снова обратился в великого царя, правившем всем миром. И коль скоро все это истина, о Кханда, все твои рассказы о превращении в ослицу, манговое дерево и снова в красавицу никого не могут поразить!»

Тогда снова повела речь Кханда: «О вы, повелители плутов, если вы согласитесь с моими словами и соответственно признаете, что я одолела вас, я готова устроить вам отменное угощение. Подумайте на это счет как следует, ибо победила я вас остроумием».

Заносчиво и хвастливо отвечали ей плуты: «Что ты болтаешь, будто ты нас одолела! Нас не могут одолеть даже верховные боги, такие, как Брахман, Вишну и Шива!»

«Хорошо, умные мои господа! — продолжала Кханда, — слушайте дальше. После того как человеческий облик вновь вернулся ко мне, спросила я у царя разрешения разыскать одежду и слуг моих, где бы они ни были. Раздумывая, где бы мне сыскать моих четырех умнейших слуг, пришла я сюда поздно, когда все вы уже собрались здесь. Теперь слушайте: четверо моих верных слуг — это вы, Шаша, Муладева, Элашадха и Кандарика. Разве вы не украли ту одежду, что на вас одета? Если вы отрицаете это, то, как мы условились, устройте мне угощение!» Так унизила и посрамила она четырех славных мошенников, превзойдя их своим умом.

Пришлось им признать: «Только ты одна нанесла нам поражение, нам, мошенникам, прославившимся по всему миру! О распрекрасная Кханда! Ты во всей земле Бхаратов самая способная и опытная мошенница, поразившая нас, мужчин, гордящихся своей мудростью. Поскольку нанесла ты нам поражение своим врожденным умом и проницательностью, просим мы тебя добыть для всех нас еду и питье». Довольна была Кхандапана, что сбила с них мужскую спесь. Согласилась она на их просьбу и сказала, что угостит их подлинно царским пиром.

Пошла она после этого на кладбище, где собрались все роды злых Духов, выли шакалы, ухали и стонали совы. Мерзостная слизь, смешанная с кровью, сочилась из трупов, высоко взметались языки пламени от погребальных костров, коршуны и стервятники испускали душераздирающие крики. Отправилась Кханда в этот лес мертвецов, где тела были пронзены и разодраны, внутренности вывалились и ужасающий смрад отправлял воздух. Ей удалось найти труп младенца, недавно оставленного

родителями на кладбище. Она обмыла тельце, обернула его по всем правилам в пеленки и, держа его, как будто он живой, пошла в дом самого богатого купца Удджайини и увидела его восседающего, как всемогущий Индра, и окруженного другими купцами. Взмолилась она: «Я дочь почтенного брахмана и пришла к тебе из-за горя, низвергнутого на мою голову судьбой. Я чужестранка, и нет никого, кто бы помог мне, все меня покинули. Умоляю тебя, дай мне денег, чтобы прокормить мое дитя!»

Очень был занят купец, и было ему недосуг. Рассердился он на ее непрекращающиеся мольбы и требования и велел слугам выгнать ее. Хотя просьбы и мольбы ее были и жалобны и деликатны, тем не менее слуги купца схватили ее и выставили. Тотчас же упала она на землю и начала кричать еще жалостнее и громче: «О сын мой, сын мой! Ты убит этими жестокими людьми, а я надеялась, что дитя станет поддержкой мне в старости! О подлый купец! Как бешеный слон ломает немощное деревцо, так ты убил мою дорогую крошку! О люди, взгляните на этого богатого купца, убившего дитя чистокровной брахманки!» И она била себя в грудь и раздирала одежды и жалобно причитала: «Этот купец разбил чашу для подаяния!» И кричала все громче и громче. Тогда кинулся к ней со всеми своими слугами купец и стал упрашивать ее не шуметь и говорил ей: «Добрая женщина, возьми вот эту мою серьгу! Успокойся и не предавайся так горю! Я дал тебе достаточные средства, и их хватит тебе надолго».

Получив серьгу, Кхандапана немедля покинула дом купца, унося с собой ребенка, а купец также немедля почувствовал облегчение, предотвратив с помощью даяния несчастье.

Кхандапана была довольна тем, как она обстряпала это дельце и, бросив младенца на кладбище, отправилась на базар, в ряды золотых дел мастеров и предложила им полученную ею серьгу, усыпанную драгоценными камнями. Радостно распростилась она с серьгой, накупила всяческих яств и наконец устроила пир для всех собравшихся плутов и мошенников, как устраивают для брахманов богатое поминальное угощение.

Нажрались все мошенники до отвала и дружно восхваляли ее: «О Кханда, только ты и преуспеваешь в жизни. Благодаря твоему умению ты одолела в споре опытных и хитроумных мошенников и наормила всех разными прекрасными и обильными яствами и кушаньями».

Истинно сказано: «Высокоученые и мудрые люди не могут сказать столь умное, как иной раз невежественные женщины скажут без всякой подготовки». И правильно сказано еще: «Даже прочитав все шастры и тщательно разобрав их, мужчина не скажет того, что женщина скажет безо всякой подготовки».

На том и конец «Повести о плутах».

 Отправлено: 18.07.09 20:31. Заголовок: СКАЗАНИЕ О САВИТРИ -..

СКАЗАНИЕ О САВИТРИ -О ЖЕНЕ ПРЕДАННОЙ И ЛЮБЯЩЕЙ
Пер. с санскрита С.Липкина


ЦАРЕВНА САВИТРИ ОТПРАВЛЯЕТСЯ НА ПОИСКИ ЖЕНИХА

У мадров был некогда царь справедливый, И щедрый, и сведущий, и терпеливый.

Защитой он был горожанам, крестьянам, Трудился для блага трудом неустанным.

Все чувства свои обуздал Ашвапати. Судьба не дала властелину дитяти.

Желая потомства, мечтая об этом, Себя подчинил он суровым обетам,

Всем сердцем он подвигам тяжким предался, Лишь вечером раз в трое суток питался.

Порой, целомудренный, падал, без сил он, Но множество жертв Савитри приносил он.

Прошло восемнадцать всеблагостных весен, И подвиг отшельника стал плодоносен.

Довольна была Савитри поклоненьем: Богиня с живым и великим волненьем,

Восстав из святого огня, появилась, И слово сказала дарящая милость:

«Я вижу, о царь, ты в желаниях сдержан,

Я верю,— всем сердцем ко мне ты привержен.

Любую награду проси за служенье,—

Лишь к правде страшись проявить небреженье».

Сказал Ашвапати: «Вот правда святая. Служил я тебе, о потомстве мечтая,

И если сумел угодить я богине, Прошу,— сыновей подари мне отныне:

Все наши законы,— мудрец поучает,— Закон продолжения рода венчает!»

В ответ — Савитри: «Нет прекрасней желаний. Предвидела я твою просьбу заране.

Я к Брахме пришла, и сказал Самосущий: «Пусть дочери ждет он,— блестящей, цветущей».

Услышал ты, царь, Прародителя слово. Сверх этого дара не будет иного».

«Да будет как сказано!» — царь ей ответил, Как прежде, бесхитростен, кроток и светел.

Богиня исчезла, а царь, как и прежде, Был предан законам, добру и надежде.

Прошло над царем достодолжное время, И в лоне царицы оставил он семя,

И семя росло в целомудренном лоне, Как месяц растет на ночном небосклоне.

Прелестная дочь родилась у царицы, И лотосов-глаз трепетали ресницы.

Родители, радуясь той благостыне, Назвали ее Савитри — в честь богини.

Шло время. Богине равна по обличью, Вступила красавица в пору девичью.

Широкая в бедрах и тонкая в стане, Казалась она исполненьем мечтаний.

Однако никто, красотой устрашенный, Не брал ее, лотосоглазую, в жены.

Однажды, закончив свой пост многодневный К богам родовым, в первый парван, царевна

Молиться пришла с головою омытой,— И жертвенник вспыхнул, цветами увитый.

Предстала затем пред отцом на закате, С цветами склонилась к ногам Ашвапати,

И руки сложила, и встала с ним рядом,— Широкая в бедрах, с почтительным взглядол

И царь, сострадая, сказал тонкостанной Царевне своей, женихам нежеланной:

«О дочь моя, время приспело для брака,— Никто тебя замуж не просит, однако.

Сама поищи себе мужа: коль будет Он равен тебе, нас никто не осудит.

Но знай, что отца осуждают законы,

Коль мужу не отдал он дочь свою в жены,

И муж осуждаем, жену разлюбивший, И сын, овдовевшую мать позабывший.

Поэтому мужа найти поспеши ты, Не то от богов мне не будет защиты».

Немного смутясь, но не зная тревоги, Она поклонилась родителю в ноги,

С душою разумной, для блага открытой, Отправилась в путь с надлежащею свитой,

Отправилась на золотой колеснице, А царь и вельможи остались в столице.

Отправилась в чащи лесные, густые, Туда, где отшельники жили седые,

Во многих священных местах побывала, Наставникам-старцам дары раздавала.

 Отправлено: 18.07.09 20:32. Заголовок: САВИТРИ ВЫХОДИТ ЗАМУ..

САВИТРИ ВЫХОДИТ ЗАМУЖ ЗА САТЬЯВАНА


Царь мадров сидел средь своих приближенных, С ним — Нарада, сведущий в древних законах.

Царевна из дальних приехала странствий, Предстала пред ними в блестящем убранстве,

Склонилась к ногам и отца и святого. Властитель услышал от Нарады слово:

«Откуда вернулась царевна в столицу? И замуж зачем ты не отдал девицу?»

А царь: «Потому-то, стремясь к этой цели, Свою Савитри я отправил отселе.

Сейчас от нее мы узнаем: нашла ли Супруга, в лесные отправившись дали?

Начни свою повесть, о дочь дорогая,— Сказал властелин, Савитри ободряя.

И та, будто бога услышала,— сразу, Отцу подчинясь, приступила к рассказу:

«Есть шалвов страна. Добрый, кроткий,

всеправый, Дьюматсена был властелином державы.

Когда он ослеп, стал он жертвой коварства, И отнял сосед у несчастного царство.

С женою и с сыном-младенцем, незрячий, Он в лес удалился, лишившись удачи.

Подвижником стал он в лесной глухомани, Отрекся от низменных, жалких желаний.

А сын его, в царской рожденный столице, Но ставший товарищем зверю и птице,

Сатьяван, в скитаниях найденный мною, Есть тот, кому стать я желаю женою».

«Беда! — вскрикнул Нарада.— Тяжкое горе На эту царевну обрушится вскоре!

Царевич, от праведных, чистых рожденный, Правдивой и доброй душой наделенный,

Правдивым — Сатьяваном — прозванный с

детства,— Слыхал я,— коней полюбил с малолетства.

Гривастых лошадок лепил он из глины, Конями свои украшал он картины,

За это прозвали царевича с лаской: Читрашва — «Скакун, нарисованный краской».

«А ныне,— спросил мудреца Ашвапати,— Вкушает ли отпрыск слепца благодати?

И есть ли в нем кротость, и ум, и отвага?» Ответствовал Нарада, ищущий блага:

«Как солнце, он светел, как Индра, бесстрашен, Как наша земля, он терпеньем украшен».

А царь: «Но красив ли душой и обличьем? Насколько он щедр? И велик ли величьем?»

Ответил мудрец: «Благороден, беззлобен, Он щедростью лишь Рантидёве подобен,

Красив он, как месяц, как братья Ашвйны,— Дневной и вечерней зари властелины.

Он стоек и сдержан, он смел и послушен, Он скромен, и доблестен, и прямодушен».

А царь: «Коль таков он, душою высокий, Какие же в нем притаились пороки?»

«Один лишь порок в этом царственном сыне: Умрет через год, начиная отныне».

Услышав ответ мудреца, Ашвапати Сказал: «Савитри, не горюй об утрате.

Другого найди себе в мире широком: Бессильны достоинства рядом с пороком.

К чему тебе муж, что погибнет до срока? Беги от несчастья, беги от порокаЬ

В ответ — Савитри: «Это ведает каждый,— Три дела свершаются в мире однажды:

Замужество, смерть, обещание дара... Умрет ли он юный, умрет ли он старый,

В нем много ли блага, иль больше дурного,— Его избрала, не хочу я иного1!

Что сердце решило,— то вылилось в слово, А слову — решение сердца основа».

«О царь,— молвил Нарада,— силой душевной И светлым умом обладает царевна.

Сатьявану равных не сыщем в подлунной,— Одобрим же выбор красавицы юной!»

А царь: «Для меня все слова твои святы. Я сделаю так, ибо ты — мой вожатый».

Мудрец пожелал им: «Развеем кручину, Да будет вам благо, а я вас покину».

Взлетел в третье небо мудрец белоглавый, А слугам велел повелитель державы

Всю утварь собрать, все припасы для свадьбы: Желанному счастью преградой не стать бы!

С царевной, с жрецами домашними вместе Царь двинулся в лес, угождая невесте,

А там, на подушке, набитой травою, Священной, седой прислонясь головою

К могучему древу, сидел именитый Отшельник. Глаза его были закрыты.

Предстал перед ним Ашвапати с поклоном. Слепец-венценосец, согласно законам,

Владыку воссесть попросил на сиденье, Затем предложил совершить омовенье,

Затем вопросил: «Государства властитель, Зачем ты пожаловал в нашу обитель?»

Сказал Ашвапати: «Сатьявану в жены Я дочь предлагаю, о царь прирожденный,

О праведник царственный с думой благою,— Тебе Савитри да пребудет снохою».

Дьюматсена молвил: «Лишившись престола, В лесу мы свершаем свой подвиг тяжелый,

И надо ли девушке, с миром в разлуке, Испытывать наши невзгоды и муки?»

Ответствовал гость: «Эта жизнь быстротечна, И счастье мгновенно, и горе не вечно.

Скажи, заслужил ли подобные речи

Я — с дочерью, с твердым решеньем пришедший?

Ты равен мне, жажду союза с тобою, Ты в родичи мне предназначен судьбою!

С тобой породниться хочу я отныне,

Да сына найду в твоем царственном сыне!»

Ответил отшельник царю всеблагому: «Давно я стремился к союзу такому.

Но царства лишенный, подвластный обетам, Сперва колебался и медлил с ответом.

Теперь я согласен, о царь справедливый,— Сегодня пусть брак совершится счастливый!»

Собрали жрецов, что в лесу обитали, Детей своих браком цари сочетали.

Богатствами дочь одарив, Ашвапати Вернулся, обрадован, к войску и знати.

И юное счастье супругов влюбленных Простерлось под сенью деревьев зеленых.

Царевна, отринув наряд свой атласный, Оделась деревьев корой темно-красной.

Была Савитри и добра и смиренна,

И, скромная, нравилась всем неизменно:

Свекрови — заботами и обхожденьем, А свекру — усердным богам угожденьем,

А мужу — красой, и работой прилежной, И ласкою — в уединении — нежной.

Так жили в покое, свой подвиг свершая, И горя не ведала пустынь лесная,

Но утром иль вечером, в тайном терзанье, Забыть не могла Савитри предсказанье.

 Отправлено: 18.07.09 20:33. Заголовок: САТЬЯВАН И САВИТРИ У..

САТЬЯВАН И САВИТРИ УХОДЯТ В ЛЕС


Шло время. К Сатьявану смерть приближалась. В душе Савитри были горе и жалость,

На дни, что летели, смотрела в печали, Речения Нарады в сердце звучали.

«День близок,— подумала,— неотвратимый. Умрет на четвертые сутки любимый»,—

И строгий обет возгласила трехдневный: Не ела, недвижно стояла царевна.

Услышал слепой об обете суровом,

К снохе обратился с сочувственным словом:

«Решенье такое — уму непостижно:

Три дня крайне трудно стоять неподвижно!»

В ответ — Савитри: «Так я твердо решила. Меня не жалей, ибо есть во мне сила».

А царь: «Я обет призову ли нарушить? Скажу я: «Нарушь»,—не должна меня слушат*

Незрячий замолк, сокрушаясь душевно. Столпом неподвижным застыла царевна.

В безмолвном и долгом страданье стояла, И ночь отошла, и заря засияла.

«День вспыхнул, чтоб жизнь дорогая погасла!» С той думой в огонь возлила она масло,

Почтила, как должно, с смиренной любовью, Отшельников-брахманов, свекра с свекровью.

Подвижники, движимы скорбью живою, Взмолились о ней: да не станет вдовою!

Царевна ждала рокового мгновенья, Но стало ей легче от благословенья.

И свекор с свекровью смиренно сказали: «Исполнила ты свой обет,— так нельзя ли

Низринуть, сноха, послушания бремя, Смотри, приближается трапезы время».

Ответила с ласкою дочь Ашвапати: «Поем я, когда будет день на закате».

Тогда подошел, с топором на заплечье, Сатьяван: он в лес отправлялся, далече.

«Пойду я с тобою! — сказала, тоскуя,— Тебя одного отпустить не могу я!»

А муж: «Не просила ты раньше об этом, И как, изнуренная тяжким обетом,

Прекрасная, пост соблюдавшая строгий, Пойдешь ты пешком по нелегкой дороге?»

В ответ — Савитри: «Я сильна и здорова, Пойду я с тобой,— таково мое слово».

А муж: «Хорошо. Но, над младшими властны, Родители тоже да будут согласны».

К свекрови и свекру она, молодая, Пришла и промолвила, скрытно страдая:

«Мой муж собирается в лес за плодами, А также чтоб ваше поддерживать пламя.

Священный огонь — вот ухода причина, И, значит, не надо удерживать сына.

Без мужа мне грустно,— слова мои взвесьте,— Позвольте мне с мужем отправиться вместе.

Весь год прожила я безвыходно дома, Мне прелесть лесная совсем незнакома».

Дьюматсена молвил: «С тех пор как женою Сатьявану стала,— ко мне ни с одною

Ты просьбою не обращалась, родная. Ступай же, супруга в пути охраняя».

С таким разрешеньем, тревожась о муже, Пылая внутри и сияя снаружи,

С супругом отправилась в лес шумноглавый, Где яркие ягоды, свежие травы,

Где нежно касались друг друга вершины, Пронзительно перекликались павлины.

Шла с мужем вдвоем вдоль речного потока И лотосы глаз раскрывала широко.

«Смотри!» — говорил ей супруг то и дело, Но только на мужа царевна смотрела.

Уже он ей мертвым казался, и горе Таила она в жизнерадостном взоре,

И, помня слова мудреца и пророка, Ждала, содрогаясь, ужасного срока.

Так, думая думу свою втихомолку, Плодами наполнила с мужем кошелку.

Затем началась дровосека работа. Устал он, покрылся росинками пота,

Внезапно почувствовал боль головную, И молвил, взглянув на жену молодую:

«Любимая, мне занедужилось, что ли? Болит голова, в сердце — острые боли,

Как будто впились в меня копья иль стрелы... Немного посплю, отдохну, ослабелый».

Присела царевна средь свежих растений, И голову мужа себе на колени

Она положила, часы подсчитала,— Уже роковое мгновенье настало!

Тогда-то, в испуге, изверясь в надежде, Увидела путника в красной одежде.

С петлею в руке и в короне блестящей Смотрел на Сатьявана страх наводящий

Глазами, налитыми жаркою кровью,— Не тот ли, кто участь готовил ей вдовью?

 Отправлено: 18.07.09 20:35. Заголовок: Дары бога смерти Ца..

Дары бога смерти

Царевна сложила молитвенно руки И молвила голосом горя и муки:

«Ты мощи нездешней явил мне высоты. Я вижу, ты — бог. Назови себя: кто ты?»

И был ей ответ: «Савитри дорогая, За то, что живешь ты, добро постигая,

За то, что ко благу ты шествуешь прямо, Откроюсь тебе: я — всеправящий Яма.

Сатьявана срок наступил. И петлею Свяжу, унесу его, в бездне сокрою.

Он, праведник, был тебе верным супругом, Поэтому сам я пришел, а не слугам.

Своим поручил унести его ныне,— Смиренный, он чтил и богов и святыни».

Связал он Сатьявана быстро, умело И душу извлек из безгласного тела:

То был человечек, не больше, чем палец,— И стал бездыханным царевич-страдалец.

Исчезла душа — красота отлетела, Уродливым стало бездушное тело.

Бог смерти направился в сторону юга, Однако великая сердцем супруга,

Страдая и плача, с надеждой упрямой, Безгрешная, шла неотступно за Ямой.

«Вернись,— посоветовал бог непреклонный,— Сверши над супругом обряд похоронный,

Свой долг до конца ты исполнила честно!»

В ответ — Савитри: «Нам издревле известно,-

За мужем жена да последует всюду.

Он жил,— с ним была я, и с мертвым пребуду!

За то, что при муже отшельницей стала, За то, что я старших всегда почитала,

За то, что усердно молилась, постилась, За то, что и ты мне явил свою милость,—

Преграды не будет мне ставить дорога! Нам, людям, законов завещано много,

Но дружбы закон — выше всех возглашаем, И если мы дружбы обряд совершаем,

Семь раз вкруг огня мы ступаем стопою. Я тоже прошла семь шагов за тобою,

И, значит, закон я исполнила главный,

С тобой подружилась я, бог многославный!»

Царь предков, бог смерти, сказал, красноокий: «Явила ты, женщина, разум глубокий,

Слова твои звуком и мыслью богаты, Даренье за это проси у меня ты,

Я дам, кроме жизни супруга,— любое!» Страдалица молвила слово такое:

«Мой свекор ослеп и лишился державы, Беседуют с ним лишь деревья и травы,

Владыке, живущему в кротком смиренье, Верни, благородному, сильному, зренье!»

А бог: «Этот дар ты получишь как милость. Вернись, безупречная, ты утомилась.

Усталая, вижу я, ты исстрадалась».

А та: «Рядом с мужем — откуда усталость?

Где муж, там и я. Скреплены мы судьбою. Ты мужа уносишь, и я за тобою.

Владыка богов! Ясный ум обнаружим,

Сказав, что светла встреча с праведным мужем.

В одной даже встрече — добро и отрада, Дружить с этим праведным каждому надо!»

Ответствовал бог: «Твоя речь благодатна, И мысли на пользу, и сердцу приятна.

Теперь обретешь ты даренье второе, Проси, кроме жизни супруга,— любое».

А та: «Пусть получит мой свекор державу, Привержен да будет он благу и праву».

А Яма: «Воссядет он вновь на престоле, Приверженный благу и праведной доле.

Поскольку второй дождалась ты награды,— Ступай, соверши над усопшим обряды».

В ответ — Савитри: «Самовластно ты правишь, Предел ты людским поколениям ставишь,

Насильно в свою их уносишь обитель, За что и прозвали тебя — Покоритель.

Но знаешь ли ты, в чем добро вековое? Должны мы любить всех живых, все живое,

Ни в мыслях, ни в действиях зла не питая,— Вот истина вечная, правда святая.

Все люди ко многим занятьям способны,

Но те лишь прекрасны, что сердцем беззлобны».

Бог смерти воскликнул: «Слова твои — благо, Они — как для жаждущих свежая влага.

Заслужено третье даренье тобою, Проси, кроме жизни супруга,— любое».

А та: «Мой отец не имеет потомства. Чтоб радостью кончилось наше знакомство,

Ты сто сыновей подари Ашвапати,— Правителей царства, водителей рати».

И Яма: «Отвагой, умом наделенных, Сто братьев тебе подарю я законных.

Я этим дареньем тебя успокою,

Вернись,— далеко ведь зашла ты за мною».

А та: «Рядом с мужем идти — далеко ли? Душа моя дальше стремится на воле!

Послушай: сияющим Солнцем рожденный, Ты — Дхарма, дарующий правды законы.

Бог смерти, ты грозным могуч правосудьем, Даешь ты покой и забвение людям.

Мы праведником правоту измеряем, И больше ему, чем себе, доверяем.

Из той доброты, что в душе утвердилась, Доверье ко всем существам зародилось.

Прекрасные качества есть человечьи, Но самое ценное — добросердечье!»

А бог: «От тебя услыхал я впервые, Прелестная, мудрые речи такие.

Ты правду познала,— и в этом заслуга. Что хочешь проси, кроме жизни супруга».

Сказала царевна: «Пусть род наш продлится, Пускай от Сатьявана сто народится

Отважных сынов,— у меня ли, на счастье, Иль, может, у равной супругу по касте.

Хочу, чтобы милость над нами простер ты,— И это я дар избираю четвертый!» —

«Родишь ты, о женщина,— молвил Всеправый,— Сто смелых сынов, полных силы и славы.

Но ты исстрадалась от горькой утраты, Вернись, потому что далеко зашла ты».

«Кто добр, тот и прав,— отвечала царевна,-Он крепок духовно и стоек душевно.

Общение добрых сердца озаряет,

На доброго добрый без страха взирает.

На добрых земля утвердилась в покое, В них, в добрых,— и будущее и былое.

От доброго добрый не ждет злодеянья, За благодеянья не ждет воздаянья.

Добро никогда не бывает напрасно, Всевластно добро, потому и прекрасно!»

«Пока,— бог ответствовал,— ты говорила, Душе моей речь твоя радость дарила,

И мысль твоя, слогом красивым одета, Казалась источником чистого света.

Ты стала мне ближе дитяти родного. Добро,— ты права,— всех деяний основа.

Проси, что желаешь, и дар несравненный Я дам тебе — любящей, верной, смиренной!*

А та: «Мною дар избирается пятый.

Да будешь ты милостив, благом богатый!

Верни мне Сатьявана, если права я! Пускай оживет он: без мужа мертва я!

Без мужа не надо мне хлеба и крова! Без мужа не надо мне неба дневного!

Без мужа не надо мне вешнего цвета! Без мужа не надо мне счастья и света!

Не надо мне дома, и поля, и сада,— Без мужа мне жизни не надо, не надо!

Ты сто сыновей посулил мне, однако Уносишь Сатьявана в логово мрака.

Прошу я: ты жизнь возврати ему снова, И правдой твое да насытится слово!».

 Отправлено: 18.07.09 20:36. Заголовок: БОГ СМЕРТИ ВОЗВРАЩАЕ..

БОГ СМЕРТИ ВОЗВРАЩАЕТ САТЬЯВАНУ ЖИЗНЬ


«Да будет как просишь,— сказал убежденно И петлю свою развязал Царь Закона.—

О чистая, муж твой отпущен. Отселе Уйдете вдвоем и достигнете цели.

Согласно заветам и древним обрядам, Четыреста лет проживете вы рядом.

Сто славных сынов ты родишь, и царями Сыны твои станут, и богатырями,

Потомками будут гордиться своими, Твое, сквозь века, пронесут они имя.

И сто сыновей, чье прозванье — малавы, Отец твой родит ради правды и славы.

Как тридцать богов, будут силой богаты Все братья твои, облаченные в латы».

Сказав, удалился, светясь лучезарно. Она, посмотрев ему вслед благодарно,

Над телом усопшего мужа склонилась. Ждала, трепеща: совершится ли милость?

Вновь голову мужа себе на колени Она положила, присев средь растений,

И тот, кто лежал на земле бездыханно, Открыл свои губы и очи нежданно,

Как будто он только заснул — и проснулся, Как будто из странствий далеких вернулся!

Сказал, на любимую с лаской взирая: «Неправда ли, долго я спал, дорогая?

Скажи, не во сне ли я видел ужасном: Тащил меня муж в одеянии красном?»

В ответ — Савитри: «О великий в стремленьях! Ты сладко заснул у меня на коленях.

Бог смерти сюда приходил красноокий... Скажи,— исцелил тебя сон твой глубокий?

И если прошла твоя боль головная,— Пойдем, ибо тьма наступает ночная».

Сатьяван, обретший сознание снова, Взглянул на цветение мира лесного

И молвил, как будто от сна восставая: «Рубил я дрова, о жена дорогая,

Почувствовав боль в голове, на колени Твои я прилег, чтоб найти исцеленье.

Вдруг тьмою оделись поляны и рощи. Я мужа увидел неслыханной мощи.

Что было со мною? То сон или бденье? То был человек иль явилось виденье?»

Сказала жена: «Мгла ночная сгустилась. Поведаю завтра о том, что случилось.

И мать и отца ты оставил в смятенье, Пойдем, ибо ночи надвинулись тени.

Здесь ищет свирепая нечисть корысти,

Здесь рыщет зверье, здесь тревожатся листья,

Здесь воют шакалы,— полна я испуга От их голосов, долетающих с юга».

А муж: «Но во тьме ты не сыщешь дороги, Боюсь, что от страха отнимутся ноги».

Она: «Вот огонь, раздуваемый ветром: Лес нынче горел; если хочешь ты, светлым

Я сделаю путь, прогони опасенья,— Огонь принесу, разожгу я поленья.

Но если ты болен, идти тебе трудно, А ночью дорога опасна, безлюдна,

Тогда посидим у костра до рассвета, А завтра пойдем, о блюститель обета!»

Сатьяван: «Прошла моя боль головная, Родители ждут меня, тяжко страдая.

До сумерек мать запрещала мне слезно Скитаться,— ни разу я не был так поздно

В лесу! Даже днем поброжу я немного,— Уже у родителей в сердце тревога,

Вернусь,— от обиженных слышу упреки: «Как долго в лесу ты бродил, одинокий!»

В каком же волненье родители ныне, В тревоге какой о единственном сыне!

Как часто, когда вечера наступали, Они говорили мне в светлой печали:

«Докуда ты жив, мы не знаем забвенья. Не сможем прожить без тебя и мгновенья.

Сыночек, ты — посох для старца слепого, Ты наших потомков — оплот и основа,

В тебе — поминальная жертва, и слава, И нашего рода надежда и право!»

Как мог я в лесу утомиться так скоро, Когда я — родителей слабых опора!

Лишиться страшусь стариков своих милых,— Я вынести горе такое не в силах!

Я знаю, волнуется наша обитель, Терзается думой бессонный родитель,

Измучена матушка скорбью своею,— О нет, не себя,— стариков я жалею!

Живу я, чтоб жили они, торжествуя,—

Для счастья, для жизни двух старцев живу я!»

Сказал и воздел он с рыданием руки. Услышав отчаянья громкие муки,

Воскликнула праведница молодая, С ресниц его слезы рукою снимая:

«Пусть свекра с свекровью хранит моя сила,— Обеты и жертвы, что я приносила.

Вовек не сказала я речи обманной,— Так пусть моя правда им будет охраной!»

Сатьяван: «Пойдем, ибо сердцем измучусь, Боюсь, что ужасна родителей участь.

А будет им горе,— покончу с собою. Пойдем же, прекрасная, темной тропою».

Тогда обняла Савитри молодая Супруга, подняться ему помогая.

Он встал, и растер свое тело, и взглядом Окинул кошелку, стоявшую рядом.

Она: «Завтра утром придем за плодами, А острый топор пусть отправится с нами».

Повесив кошелку на ветке древесной, Царевна топор подняла полновесный

И, мужа другой обнимая рукою, Лесною тропою, безлюдной, глухою,

Пошла, дивнобедрая, легкой походкой. Сатьяван сказал ей, прелестной и кроткой:

«Здесь часто бывал я и знаю дорогу. К тому же и месяц растет понемногу.

Тропа раздвоится, достигнув поляны,— На север пойдем, где приют мой желанный.

Здоров я, нетрудно шагать мне далече,

С отцом, с милой матерью жажду я встречи».

 Отправлено: 18.07.09 20:37. Заголовок: ВОЗВРАЩЕНИЕ САВИТРИ ..

ВОЗВРАЩЕНИЕ САВИТРИ И САТЬЯВАНА


Дьюматсена, годы влачивший в смиренье, Внезапно обрел, осчастливленный, зренье.

Пошел он с женой своей, Шайбьей, в другие, Соседние пустыни, рощи глухие.

Измучились, дряхлые, в поисках сына, И горькою стала двух старцев судьбина.

Листок затрепещет, просвищет ли птица, Сорвется ли плод, иль ручей заструится,—

Спешат, задыхаясь, услышав те звуки: «Сатьяван с женою идут вдоль излуки!»

С телами, в которых торчали занозы, С глазами, в тоске изливавшими слезы,

С ногами, что стерлись и были разбиты, Родители, грязью и кровью облиты,

Метались в лесу средь растений безгласных. Увидели брахманы старцев несчастных,

В обитель свою привели их с дороги, Стараясь развеять страдальцев тревоги,

Рассказ повели о деяньях героев, О древних царях, стариков успокоив,

А те говорили о сыне рассказы, Про детство его и былые проказы,

И плакали и восклицали, рыдая:

«О где ты, сынок? Где сноха молодая?»

Так первый отшельник сказал им утешно: «Была Савитри беспорочна, безгрешна,

Поэтому знайте, поэтому верьте: Сатьяван женою избавлен от смерти!».

Второй: «Над собой одержал я победы, Старательно мною изучены веды,

Я с юности жил в целомудрии строгом, Пред Агни я чист — семипламенным богом,

И знаю, святыми жрецами наставлен: Сатьяван женою от смерти избавлен».

И третий сказал: «Ученик я второго. Насыщено правдой учителя слово.

Он прав, ибо даром провидца прославлен: Сатьяван женою от смерти избавлен».

Четвертый сказал убежденно и веско: «Не станет вдовицею ваша невестка,—

И с этим надежду свою соразмерьте: Сатьяван женою избавлен от смерти».

И пятый: «Обет воздержанья от пищи Блюдет Савитри, чтобы сделаться чище,

Ты зренье обрел и весь мир тебе явлен,— Так, значит, Сатьяван от смерти избавлен».

Шестой: «Так, как в должном кричат направленье И птицы и звери, а ты, чье правленье

Законно, опять овладеешь страною,— Сатьяван от смерти избавлен женою».

Седьмой: «Царский сын наделен долголетьем, Так, значит, живого Сатьявана встретим!»

Полночи минуло в таком разговоре, Страдальцев немного развеялось горе,—

И видят: в приют, где живет благочестье, Вступает царевна с Сатьяваном вместе.

Сказали жрецы: «О былом не восплачем! Ты встретился с сыном, ты сделался зрячим,

К тебе Савитри возвратилась обратно, О царь, значит, счастье твое троекратно,

А скоро пребудешь в покое и мире,

И счастье твое станет больше и шире».

Затем разожгли святожители пламя, Дьюматсену громко почтили хвалами.

Как дым, улетучились грусть и кручина. Спросили отшельники царского сына:

«Ты поздно вернулся порою ночною,— Иль раньше не мог возвратиться с женою?

Быть может, преграда была на дороге? Отец твой и мать истерзались в тревоге,

Мы тоже к богам обращались с мольбою,—■ Царевич, поведай, что было с тобою?»

Сатьяван: «Мы в глубь углубились лесную, И вдруг я почувствовал боль головную.

Заснул я, ища исцеленья от боли,—! Так долго ни разу не спал я дотоле!

Мы поздно вернулись по этой причине, И поводов нет для смятенья отныне».

Спросил старший жрец: «Неужели случайно Прозрел твой отец? Если это не тайна,

То пусть Савитри, чей прославится разум, Тьму ночи развеет правдивым рассказом».

«Не прячу я тайны,— царевна сказала,— Всю правду поведаю вам от начала.

Предсказанный мудрым день сьГерти супруга Пришел. Не хотела покинуть я друга.

Заснул он в лесу под листвою густою. Вдруг Яма всесильный явился с петлею.

Связал он супруга петлею смертельной, Понес его к праотцам в край запредельный.

Я грозного бога хвалами почтила И пять драгоценных даров получила:

Два дара для свекра — держава и зренье; Отцу моему — сто сынов; и даренье

Четвертое — сто сыновей мне, смиренной; Сатьявана жизнь — пятый дар несравненный!

Четыреста лет проживем без тревоги: Недаром обет выполняла я строгий.

Правдиво поведала вам, без пристрастья, Как счастьем окончились наши несчастья».

Сказали подвижники: «В море страданий Тонул царский род, погибая в тумане.

Жена, чьи поступки и помыслы святы,— Семью властелина от смерти спасла ты!»

Воздав наилучшей из женщин хваленье, Жрецы удалились в свое поселенье.

Вновь сели при первом дыханье прохлады И утренние совершили обряды.

Внезапно старейшины-шалвы, все вместе, Пришли, принесли долгожданные вести:

«Придворный убил похитителя власти, И войско бежало, распавшись на части.

Народ в единенье Дьюматсену славит: «Незрячий иль зрячий—пусть нами он правит!»—

О царь, с этим прибыли мы из столицы, Собрав твое войско и взяв колесницы.

Услышь славословья народа родного, Воссядь на престоле наследственном снова!»

Упали, на облик взглянув величавый: Вновь зренье обрел повелитель державы,

Как будто он снова и силен и молод! Почтил он жрецов и отправился в город

В большой, запряженной людьми, колеснице, Где место нашлось и снохе и царице.

Вновь стал он царем, а наследником трона — Сатьяван,— и страж, и опора закона.

Величье его Савитри озарила, Когда ему сто сыновей подарила,

И сто сыновей произвел Ашвапати — Властителей царств и водителей рати.

Отца, и супруга, и свекра с свекровью Спасла Савитри всепобедной любовью.

 Отправлено: 27.07.09 15:13. Заголовок: Танцовщица Алла Лату..

Танцовщица
Алла Латулина
Набросив на голову тень покрывала,
Сурьмою глаза подведя,
Ты смотришь на небо, как в облаке тая,
В гладь зеркала светит луна...

Стихи о любви наизусть повторяя,
Стоишь ты тиха и грустна,
И прелести сада не замечая,
Обходишь покои дворца.

Гостям и вельможам сегодня прибывшим,
Всю ночь ты должна танцевать,
И медленным жестом, как роза застывшим,
И взглядом стихи отражать.

Стихи о любви тебе пишут поэты,
В любви объясняются все,
Но противореча дворцовым наветам,
Любви ты не знаешь совсем.

Танцовщица, как дорогая игрушка,
В руках всемогущих господ,
Залита слезами ночью подушка,
Любимый к тебе не придет.

Твоя красота в золотых украшеньях,
Так схожа с прекрасной луной,
Слились в мутном зеркале два отраженья
И образ рассеялся твой.

 Отправлено: 27.07.09 15:48. Заголовок: Бхакти Запах благово..

Бхакти
Запах благовоний,
Возлияний чаша.
Ранголи рисунком
Я полы украшу.
Лепестки жасмина
Я в венок вплетаю,
Молоком и медом
Пуджу совершаю.

Поклоняюсь Брахме,
Поклоняюсь Шиве,
Ожидаю встречи
Я с тобой, мой милый.

Вижу храм в долине,
Я к нему спускаюсь.
Кумкум на проборе,
В сари облачаюсь.
Апсарой танцую
Танца паутину,
Растворяю мысли
Я под звуки вины.

Поклоняюсь Брахме,
Поклоняюсь Шиве,
Пред собой и вижу
Лишь тебя, мой милый.

Распахнутся двери,
Колокольчик смолкнет,
Запущу я ветер
Серой перепелкой.
Пред Богиней древней
Он задует свечи
Если в жизни этой
Я тебя не встречу.

Поклоняясь Брахме,
Поклоняясь Шиве,
Поклоняюсь сердцем
Лишь тебе, мой милый.

Олеандр (Ольга Ноздрина)

 Отправлено: 01.08.09 19:28. Заголовок: Кто ты, далекий? Зап..

Кто ты, далекий? Запела вдали
Флейта... Качнулась, танцует змея,
Слыша напев незнакомой земли.
Чья это песня? В какие края
Флейта сзывает нас... флейта твоя?
Кружишься ты. Разметались, взвились
Волосы, кольца. Как ветер легка,
Рвется накидка твоя в облака,
Дугами радуги брошена ввысь.
Блеск, пробужденье, смятение, взлет!
В водах волнение, чаща поет,
Крылья шумят. От глубин до высот
Все раскрывается — души и двери,—
Флейта твоя в потаенной пещере,
Флейта к тебе меня властно зовет!

Низкие ноты, высокие ноты —
Звуков смешение, волны без счета!
Волны на волны и снова волна!
Звуки врываются в край тишины,—
В щели сознания, в смутные сны,—
Солнце пьянеет, тонет луна!
Танец восторженный ближе и ближе!
Вижу потайное, скрытое вижу,
Вихрем охваченный, в радости жгучей:
Там в подземелье, в пещере, в ущелье,
Флейта в руках твоих! Флейты веселье,
Пьяную молнию вырвав из тучи,
В землю врывается из темноты
Соками — в чампу, в листы и цветы!
Словно валы, напролом, сквозь запруды,
Внутрь сквозь стены, сквозь толщу, сквозь груды
Камня — в глубины! Повсюду! Повсюду
Зов и заклятье, звенящее чудо!
Мрак оставляя,
Ползет вековая
Скрытая в сердце-пещере змея.
Свитая мгла
Тихо легла,—
Флейта ей слышится, флейта твоя!

О, зачаруй, заколдуй, и со дна
К солнцу, к ногам твоим выйдет она.
Вызови, вызволи, вырви из теми!
В ярком луче отовсюду видна,
Будет, как пена, как вихрь и волна,
Слитая в танце со всем и со всеми,
Виться под звон,
Распустив капюшон.
Как подойдет она к роще в цвету,
К небу и блеску,
К ветру и всплеску!
Пьяная светом! Вся на свету!

Перевод З. Миркиной
Рабиндрат Тагор. Лирика.

 Отправлено: 01.08.09 19:29. Заголовок: Храмовый танец (И. Е..

Храмовый танец (И. Ефремов, "Лезвие бритвы")
Второй вечер чудес! Инстинктивно чувствуя, что это имеет какую-то связь с Тиллоттамой, Рамамурти торопливо выскользнул во внутреннюю галерею и увидел свет. Желтый и колеблющийся, он был ярче, чем вчера. Но теперь лампады горели не в тайной комнате святилища, а в высоком зале, между ним и мандапой, где оканчивались внутренние стены галерей.

Художник подкрался ближе, укрывшись в непроницаемом мраке за выступом полуколонны. Пространство посреди зала освещалось несколькими светильниками, расположенными симметрично на высоких бронзовых подставках. Внутри этого тускло освещенного квадрата танцевала Тиллоттама, обнаженная, как вчера, но в украшениях. Поясок - мехала - из пяти рядов золотых бус обхватывал ее бедра, талия стягивалась ожерельем из крупных сверкавших камней. Такими же, несомненно искусственными, драгоценностями искрились два ожерелья на шее, тройные браслеты на запястьях и кольца бубенчиков на щиколотках. Волосы, причесанные в традиционном стиле девадаси, украшали жемчужные бусы, знаки луны и солнца, розетки на висках. Художник быстро осмотрелся, ища оркестр, укрытый где-то в темном проходе левой галереи, но никого не увидел. «Магнитофон», - решил Даярам. Едва Даярам опомнился от кружащей голову красоты Тиллоттамы, как понял изменившийся против вчерашнего характер танца. Некоторые движения показались знакомыми. Вот стремительное приседание на правую ногу с вытянутой назад левой и великолепным изгибом спины. Руки широко раскинуты по сторонам повернутого назад тела - это адава-джетхи... конечно, и пальцы сильно растопырены и выгнуты в обратную сторону - алападма. Вот руки сложились ладонями над головой - анджали - одна из красивейших поз.

«Ди-ди-тхай, ди-ди-тхай, - чей-то высокий голос начал напевать из мрака за колоннами - тхай-татх-тхай-хи».

Тревожно сыпали свои глухие и гулкие удары барабаны, недобро отдававшиеся среди стен и колонн. Звуки саринг походили на вскрики, а вина звенела долгими дрожащими стонами, спадавшими резким отрывом. Барабаны учащали свой стук и шли в стремительном темпе, перебивая друг друга то на четверть, то на половину счета. Зачарованно смотрел Даярам на бронзовое тело, отвечавшее каждым мускулом сложному рисунку ритма. Странный танец не походил на что-либо известное художнику. Может быть, это была импровизация, в которой смешались Индия и Запад? Что-то напоминало тантрические заклинания, рисунки которых он видел в исследованиях танцев северо-восточной Индии, но мусульманское танцевальное искусство, несомненно, составляло основу.

Резко пахло курительными палочками, светлый дым которых то стелился над плитами пола, то завивался спиральными струями вокруг бедер Тиллоттамы, увлекаемый стремительным вращением танцовщицы. К курениям примешивался аромат особенных духов - Даярам запомнил их еще в первую встречу, только сейчас запах духов был гораздо сильнее.

Благоговейное преклонение вчерашней ночи, владевшее художником весь день, исчезло. Он смотрел на изгибавшуюся спину девушки, быстро раскачивавшиеся бедра, плоский живот с игрой сильных мускулов, совершенно несвойственной индийским танцам. Вихрь вертящихся движений, резкая остановка, окаменевшее, как темная статуя, тело, и вот по нему пробегают медленные извивы. Учащается напряжение и расслабление упругих мышц, нагнетается чувство накала, собирания сил перед грозным прыжком. Именно грозна сейчас танцовщица. От движений Тиллоттамы исходит гипнотизирующая сила, недобрая, но могучая, как изгибы змеи, чарующей избранную жертву. Очень древняя, темная власть над дремлющими и неодолимыми глубинами души. Казалось, что барабаны выбивают! «Тилло-ттама-тилло-ттама... Тил-ло-т-та-ма... Ти-и-и-ло-о-та-та-та-та-а!»

Даярам стал невольно раскачиваться в такт, не сводя с нее глаз. Она резко остановилась. На ее губах играла дерзкая, вызывающая улыбка. Накрашенные кончики твердых высоких грудей казались черными, усиливая впечатление недоброй силы, излучавшейся от танцовщицы. Она устремила сильно подведенные глаза прямо в сторону Даярама, и сердце его замерло, как будто Тиллоттама могла его увидеть. Даярам отвел взгляд, облизывая пересохшие губы и не смея пошевелиться

 Отправлено: 01.08.09 19:32. Заголовок: Ещё... Художник осто..

Ещё...
Художник осторожно вошел, стараясь ничем не нарушить волшебную тишину, соединившую прошлое с настоящим. Медленно поднявшись по широким ступеням, он миновал портик, прошел крытую галерею — мандапу — с ее центральной площадкой, огражденной четырьмя столбами. Пятнами лежавший на плитах пола лунный свет чередовался с темными полосами, казавшимися провалами. Даярам невольно ощупывал ногой камень, прежде чем ступить.

Расположенное выше в глубине храма вимана или радха («колесница») — святилище — было полностью погружено во мрак. Только открытые концы галерей по обеим сторонам серебристо сияли в окружающей тьме.

Рамамурти направился было в правую сторону, придерживаясь рукой за стену, чтобы не споткнуться о неожиданные ступеньки. Внезапно в прорези внутренней стены мелькнул огонек, такой слабый, что его можно было заметить лишь в царившей здесь глубочайшей темноте. Замерев на месте, Даярам уловил звуки движения босых ног, взволнованного дыхания и, вне себя от удивления, бесшумно обогнул стену.
Два старинных светильника не могли рассеять плотный мрак, подступивший вплотную к узким мерцающим языкам пламени. Тьма и гипнотизирующая, сковывающая мысли тишина. И, само подобное колеблющемуся пламени, живое человеческое тело вступило в слабоосвещенный круг. Обнаженная, как древняя девадаси, Тиллоттама танцевала забытый храмовый танец арати, когда-то означавший высшее приближение к божеству. Он начинался, как Алариппу — первый танец Бхарат Натья, но потом переходил в чередование быстро сменяющихся и резко застывающих поз, которые в неверном свете даже художнику было невозможно запомнить.

Некоторые позы живо напомнили Даяраму танцующих апсар на фресках в седьмой комнате святилища храма Брихадисвара в Танджоре, созданных в те же времена, что и скульптуры Кхаджурахо. Выпрямленные в плечах и согнутые в локтях руки были раскинуты в стороны, покачиваясь вниз и вверх. Повороты тела в осиной талии чередовали движения рук и делали жест похожим на взмахи крыльев морской птицы. Но в танце Тиллоттамы не было обязательного приседания с согнутыми коленями, который в Бхарат Натья означает тягу земной жизни.

Она приближалась и отступала, резко выпрямляясь, и шаг за шагом делалась все отрешеннее и недоступнее. Без всяких украшений, без актерства или условных жестов танца, нагая девушка была правдивой и откровенной наедине с собой и господином мира — Джагганатхом.

Художник, не смея пошевелиться, смотрел на Тиллоттаму, даже не подумав, что совершает нехороший поступок, подглядывая чужую тайну.

Танцовщица была выше этого, как древняя богиня, настоящая апсара. Ее тело было даже прекраснее, чем он представлял себе. Ни малейшего колебания, угрызения совести не было в душе художника — только чистое созерцание красоты и легкое ошеломление от невероятности происходящего. Где-то в глубине памяти шевельнулось сознание, что он слышал об этом... Великие боги! Тиллоттама выполняла танец так, как он был описан в книге известного искусствоведа Индии Аджита Мукерджи, вышедшей всего шесть лет назад. Да, конечно!
«Шаг за шагом она становилась символом отказа от желаний, — вспоминал художник, — звеном между прошлым и настоящим, видимым и невидимым. Уничтожая все следы себя, она находила свое «я» в изображениях, созданных и подлежащих созданию, и кое-что большее, что мир безусловной реальности никогда не мог найти». Какое гениальное описание танца арати, и вот его исполнение! Даярам был уверен, что Тиллоттама прочла Мукерджи и выполняла его указания. Зачем?
Танцовщица остановилась, замерев на месте. Медленно, будто во сне, она сделала два шага к прямоугольному выступу небольшого древнего алтаря и так же медленно опустилась на колени, склонив голову и высоко подняв руки. Ее тело струилось — так плавны и незаметны были движения. Полушепотом, на чистейшем санскрите, танцовщица произнесла не то молитву, не то заклинание, и слова ее поразили Даярама не меньше, чем танец. Она молила богов о всех, таких, как она, жертвах на алтаре любви. Тех, с горячей кровью и сильным телом, которых оскорбляли и обманывали без счета и меры, снова и снова, топча достоинство, веру, стремление к светлой жизни... Не успел Рамамурти опомниться, как легкое дуновение ее губ погасило светильники. Мгновенно все исчезло в непроницаемом мраке. Даярам отступил за выступ стены, вжался в нишу. Едва слышно прозвучали легкие шаги.
Художник долго стоял во тьме и молчании, потом вышел в портик и осторожно огляделся. Высоко и торжествующе поднялась луна, статуи на стенах еще сильнее выступили из ниш, но художник уже не мог любоваться ими. Он видел тайну живой красоты, во сто крат более захватывающей, чем все статуи Кхаджурахо, он приобщился к обряду незапамятной древности. «Она находила свое «я» в изображениях... созданных или еще подлежащих созданию...» — снова прозвучали в нем слова Мукерджи. «Подлежащих созданию»... да как он не понял, сами боги посылают ему модель для создания Анупамсундарты Парамрати! Только она, Амрита-Тиллоттама, вдохновит его, простого художника, и даст ему силу для подвига, которого он один не сможет совершить!

Неопределенное сознание своей мощи, пришедшее к нему этой ночью, теперь стало реальным, собранным чувством отваги и уверенности. Даярам бросился грудью на плиты северной стороны храма, приятно холодившие разгоряченное тело, а затем перевернулся на спину, уносясь взором в глубину небосвода, где лунные лучи вели борьбу с едва заметными звездами.

Рамамурти явился в деревню уже при свете дня, но и в затененной комнате долго не мог заснуть. Тиллоттама, как ожившая апсара-сурасундари, неотступно стояла в его памяти, такая же наполненная пламенем жизни, как и во мраке виманы Вишванатха. Читрини — картинная женщина, в древних канонах красоты. Это не буквальный перевод, так как одновременно означает и подругу художника, и его модель, и женщину, послужившую для изваяний апсар и других богинь на стенах храмов, особенно для эротических религиозных изображений. «Ее твердые груди близко и высоко посажены... — начал цитировать Даярам, — ее тело пахнет медом, а талия тонка, как у осы... Ее лицо ясно и спокойно... она быстро приходит в экстаз, любит сложные любовные игры и позы — отсюда отчасти и ее название, потому что все скульптуры майтхун в храмах связаны с этим типом женщины».

 Отправлено: 01.08.09 19:38. Заголовок: Бедиль Мирза Абдулка..

Бедиль Мирза Абдулкадир, поэт прозаик и философ 16 века. Родился в Азимабаде. (ныне территория Индии) Будучи воспитан на традициях персидско-таджикской поэзии, писал на фарси и написал огромное (200 тыс стихотворных строк) наследие поэтическое. Его газели, а также индийский стиль определил всё последующее развитие классической поэзии Азии.
История красивейшая, о любви танцовщицы и певца. Отрывочек из его поэмы "Ирфон" - "КОМДЕ И МОДАН"- именно о танце прекрасной Комде, которая полюбила Модана, певшего хвалу Султану, с первого взгляда, и... объявили её танец.
Стиль МАСНЕВИ - один из прекраснейших восточных стилей-двустиший.

Танец Комде.
Талант Модана так Комде увлёк,
Что он её не вдохновить не мог.

Любовь на вдохновение помножь -
Поймёшь Комде восторженную дрожь.

Её самозабвения порыв,
Внезапный вдохновения порыв...

Стрелой вперёд она метнулась вдруг,
Как молния, вся изогнулась вдруг,

Как молния, блеснула красотой,
Всх ослепила полунаготой,

Изогнутая, как турецкий меч,
Всем головы снесла мгновенно с плеч.

Сулил блаженство неземных услад
Восторгом страсти опьянённый взгляд:

Кровь превращал то в кипяток, то в лёд
Её бровей попеременный взлёт;

Подобны были утренней заре
Уста её в улыбчивой игре.

Прошлась - и показалось всем тогда,
Что светлого ручья течёт вода.

Кружиться стала - даже маловер
Узел вращение небесных Сфер. -

И до того в кружении дошла,
Что будто неподвижно, как юла,

Она стояла, вся стройней свечи,
Вся изнутри светясь, светлей свечи...

И перед каждым - всё на лад иной -
Она плясала гуриеей земной.

Протянет руки - зритель изумлён,
Он словно ожерельем наделён.

К другому руки вытянет - гляди, -
Оно сверкает на другой груди!

И на почётном месте, и в углу, -
Был ею каждый превращён в золу...

Глядишь - то образ кубка засверкал,
То циркуль рисовальщиц замелькал.

Перстами щёлкнет - млеет юн и стар,
Немеет флейтоклювый Мусикар. ........ (мифическая птица с флейтой-клювом)

А если бровью поведёт она,
Лукавства шаловливого полна, -

То струны чанга рвались - и в тоске
Свивались, точно змеи, на доске.

Не только пляски дар был дан Комде -
Умела наряжять свой стан Комде!

Одним движеньем удавалось ей
Разжечь пожар, поднять мятеж страстей!

Пока Комде на царском пире нет -
И тысячесвечовый скуден свет.

Затоплен мир был красотой Комде,
Для двух миров была мечтой Комде...

........Тут и Тонкость, и Божественность, и Красота... и Вечность... :)

 Отправлено: 01.08.09 19:55. Заголовок: Ну что, проверим себ..

Ну что, проверим себя?
Качества танцовщицы индийского храмового танца согласно трактату "Абхиная дарпана" Нандикешвары
Характеристики танцовщицы (пАтра):
- она должна быть грациозно сложена;
- приятна;
- молода;
- с округлыми грудями,
- остроумная;
- самоуверенная,
- привлекательная,
- хорошо знать, когда следует начинать и прекращать танец,
- у неё должны быть большие глаза,
- она должна уметь исполнять танец под аккомпанемент вокальной и инструментальной музыки,
- уметь соблюдать ритмические циклы (тАла),
- иметь красивые одеяния и
- счастливое выражение лица!

Дисквалификация танцовщицы. Десяти видам женщин следует избегать занятий танцем:
- женщинам с белыми пятнами в глазных яблоках,
- женщинам, имеющим скудные волосы,
- с полными губами,
- с обвисшей грудью,
- кто очень полна собой,
- или наоборот сильно худощава,
- те, кто очень высок,
- или наоборот – низкорослы,
- горбатые,
- не имеющие голоса.